– А с ним – только под дулом "Нагана", – военлёты радостно заржали.
– Слуш, а что мы вчера пили? – Ванятка сдвинул фуражку вперёд, зашипев от боли в шишке. – Вроде не похмельный, а под куполом как муравьи шевелятся. Словно какое-то чужое там поселилось.
– Бывает, – заметил опытный Степан. – Кончал бы, сосед. А то до чертей и голосов допьёшься. Вот, в субботу кубари комэска отметим – и в завязку.
"Там новое звание получит штурман бригады, начальник штаба и старший погонщик бригадной кобылы". Я одёрнул себя – нечего выпендриваться. Демона из преисподней способна принять только очень грешная душа. Так что вселился в наихудший человеческий материал. Загадал – Красная Армия, офицерское звание, западный регион, всё сбылось. А уж тело и обретающую в нём душу первого владельца перевоспитывай как получится, не жалуясь, что самого скверного бойца из воинской части придётся перековать в образцовую машину по уничтожению нацистов.
– Вот опять! – крякнул воин и в расстройстве чувств снова закурил.
Ладно, постараюсь думать потише. Пусть ведёт себя привычно и адекватно.
На аэродроме жадно впитал увиденное через поле зрения Бутакова, воздерживаясь от желания хоть на чём-то заострить внимание. Глазные яблоки повернутся, и лётчик снова занервничает. Он же не слишком интересовался, здесь всё знакомо до мелочей: деревянный штаб с небольшой башенкой наблюдения за полётами, казармы аэродромной обслуги и несемейных командиров, столовка, непременные классы для политических и иных занятий. Странное подобие флага на длинной жердине, едва шевелящееся на слабом ветру. А, это для определения его направления. Рядок самолётов-истребителей Ванятка проигнорировал – эка невидаль.
Так, стараясь не слишком смущать лейтенанта, я к вечеру с большего уяснил расклад. В сухом остатке мой сталинский сокол – позор бобруйской авиации, и терпят его лишь из-за того, что он охотно собирает комсомольские взносы да громким голосом зачитывает передовицы на собраниях. Он два года в армии и скоро получит старшого, то есть третий кубик в петлицу. Жена, её зовут Лиза, непременно обрадуется кубику и огорчится бесчувственному по такому случаю телу. Степан, хоть и не кладезь талантов с добродетелями, на фоне моего комсорга считается перспективным пилотом. Почему? Разберёмся.
Ванятка в училище летал на У-2, затем целых часа четыре на "почти настоящем" истребителе И-5. Здесь в Бобруйске освоил новейший биплан И-15, на нём за прошлый год провёл в воздухе ажно двадцать странных часов, коих вроде бы и не было. К маю нынешнего – ни минуты. Я служу в авиации первый день и то догадываюсь: этого мало. Чтобы научиться плавать, нужно плавать, чтобы летать… Ну, понятно что.
В отсутствие полётов, то есть практически всё оставшееся время, красные командиры несут другую военную службу. Каждый день политзанятия, чуть реже – комсомольские и партийные собрания. Про них от зэгов наслышался, но даже представить себе не мог глубину маразма.
Изучение матчасти – тоже интенсивно. Лётчики получают секретную книжку и секретные же тетради, в которые переписали содержание секретной книжки. С этим таинственным багажом они идут к стоянкам, где в моторе И-15 колупаются механики. Ну, как колупаются. Капот открыт, руки в масле. Пилоты пристраиваются под нижнее крыло или под чистым небом, там давят на массу до следующего построения или политзанятий.
В первые же сутки пребывания в Советском Союзе мне повезло увидеть тактические учения авиаторов. Эскадрилья, три отряда по три звена, выстроилась на поле.
– Контакт!
– Есть контакт! – крикнул Ванятка и начал громко бормотать "бр-бр-бр", изображая звук мотора.
Мы налетали добрый час, пока не вспотели. Руки онемели, попробуй подержать их долго наподобие крыльев. Увлекательное и чрезвычайно полезное с точки зрения физподготовки занятие – под крики комэска закладывать виражи, разбиваться на звенья, снова возвращаться в единый строй. Интересно, в воздухе он также собирается вопить? Раций-то нет.
Особенно радуют вертикальные маневры. При "наборе высоты" пилоты бегут, приподнимаясь на цыпочках, "снижаются" на полусогнутых. Наконец, спикировали в траву и отдышались. Кто посмеет упрекнуть красных соколов, что они не поддерживают боеготовность ВВС?
Часов в семь вечера Бутаков с Фроловым отправились домой. Старлей, утром заявивший, что с алкоголем пора завязывать, к концу дня затарился пузырём и предложил заглянуть к Фаине.
– Подружку привести обещала, точно говорю.
"Домой!" – рявкнул я прямо в лобную кость блудливому Ванятке. Тот чуть с копыт не слетел. Но послушался.
– Извиняй, Стёпа… После вчерашнего ещё не выветрилось. И вправду отдохну денёк. Лады?
– Дело твоё, – удивился тот. – Моя забежит – скажешь как обычно, задержали на службе.
Фролов решительно двинул к еврейскому дому, оставшемуся без хозяина. Улица просматривается из конца в конец, конспирации никакой. А и не нужно – у всех военных жён благоверные гуляют, и ничего не поделаешь. Лишь бы потом возвращались на основной аэродром, иначе грядёт скандал у комиссара либо по партийной части.
Оттого политзанятия да собрания идут по одному сценарию. Сначала про сложное международное положение, происки буржуазии и генеральную линию ВКП(б). Потом про главные беды авиации – высокую аварийность, пьянство и бытовое разложение. По пунктам, отдельно, будто между этими тремя напастями ни малейшей связи нет.
И с этой стартовой точки в теле лётчика-неумехи я должен нанести существенный ущерб нацистскому Рейху, иначе белобрысый небожитель устроит мне настоящий ад в преисподней? Может, вернуться и сразу сдаться? Но здесь чистое небо и мягкие, приветливые прелести Лизы, её я как порядочный человек… ну, почти человек, обязан хотя бы вылечить от сифилиса.
Мы с соколом, оставшись одни, то есть вдвоём в одном теле, вышли на глиссаду прямиком к калитке по месту прописки. Боюсь, не скоро научусь ориентироваться в этом "я" и "мы" – совместное проживание двух душ противоречит логике и жизненному опыту, даже загробному.
Иван, обеспокоенный "муравьями" в голове, проигнорировал взгляды бобруйских дамочек, обстрелявших лётчика почище зенитных пушек. Дражайшая встретила супруга, всплеснув руками. Ещё бы, муж полгода не приходил столь рано.
Лизавета загремела горшками и сковородой, мельтеша между русской печью и неровным кухонным столом. Пара лавок, буфет, зеркало и ходики на стене – всё убранство этой половины квартиры. Во второй комнате, насколько запомнилось утром, расположилась широкая кровать с высокими железными спинками, упирающаяся в деревянный гроб, по-старинке величаемый "шкапом", сбоку приставлены пара сундков и колченогий столик, прибита непременная полочка с "Манифестом Коммунистической партии" и "Уставом ВЛКСМ". Ах да, в красном угле, где раньше помещалась икона, царственно улыбается Сталин, вырезанный из газетной передовицы и наклееный на картонку. Его масляные кавказские глазки бесстыдно подсматривают за постелью.
