Давид пошел сам и люди его с ним и убил двести человек филистимлян, после чего вернулся к Саулу еще до назначенного срока. Он прискакал на гнедом муле с закрытой корзиной, притороченной к седлу. Давид принес корзину к царю в присутствии всех царедворцев. До сих пор эта картина стоит у меня перед глазами: он снимает крышку и вываливает на стол из корзины окровавленные члены. И я слышу, как он считает вслух – до двухсот.
В ту же ночь Давид пришел ко мне с плетью; он бил меня, я терпела.
Взошла заря над царским виноградником Ваал-Гамона, в шалаше проступили очертания листьев. Лицо принцессы сделалось серым.
– Человек велик легендой, создаваемой о нем! – Взгляд принцессы померк. – Ведь это твои слова, Ефан?
Я поклонился.
– Этому учит меня мой скромный жизненный опыт, госпожа моя.
– Ладно, А теперь ступай.
Благословенно будь имя Господа, Бога нашего, Чьи истины подобны ярким цветам на лугу, где каждый срывает то, что ему любо.
Я, Ефан, сын Гошайи из Езраха, проживающий ныне в Иерусалиме по адресу: переулок Царицы Савской, дом номер пятьдесят четыре, приглашен сегодня, на второй день праздника Кущей, в царский дворец для участия в первом заседании комиссии по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе царя Давида, сына Иессеева, который царствовал над Иудою семь лет и над всем Израилем и Иудою тридцать три года, избранника Божьего и отца царя Соломона, сокращенно – Книги царя Давида.
Слуга проводил меня в приемную, где уже слонялись три бородатые и довольно неопрятные личности, каких встречаешь на рыночной площади или у городских ворот. Они представились мне, назвавшись Иорайем, Иааканом и Мешуламом, бродячими сказителями, имеющими патенты на публичные выступления с преданиями и легендами; их привел, дескать, сюда царский приказ, для какой надобности, неизвестно; они всегда, мол, исправно платили налоги и исполняли все прочие повинности, однако пребывают в немалом страхе. Они захотели узнать, не являюсь ли и я сказителем – что я в известном смысле подтвердил,
– после чего принялись жаловаться на тяжкие для нашего промысла времена, прибавили, однако, что, судя по моему упитанному виду, дела у меня, кажется, идут неплохо, и, наконец, полюбопытствовали, какова собственно моя главная тема: древние предания, история великого Исхода, времена Судей или же современные события?
Слуга избавил меня от докучливых сказителей, проводив в просторную и роскошную залу. Там на удобных сиденьях расположились члены комиссии: посредине стояла корзина фруктов для подкрепления плоти, кувшин с ароматной водой и блюдо с тянучками из сладких смол. Дееписатель Иосафат, сын Ахилуда, пригласил меня занять место за низеньким столиком, где я мог бы вести свои записи, затем он хлопнул в ладоши и объявил заседание открытым; вначале он выразил глубокое удовлетворение тем, что все члены комиссии вернулись в Иерусалим в добром здравии и, по всей очевидности, хорошо отдохнувшими. Члены комиссии, продолжил он, несомненно, уже прочитали сами или выслушали от своих чтецов множество книг разнообразнейшего содержания, а потому, разумеется, осведомлены о том, что существует несколько способов повествования: от начала к концу или наоборот, от середины в обе стороны, и, наконец, как Бог на душу положит; последний способ особенно излюблен новомодными авторами, которые питают слабость ко всяческому сумбуру. Как бы то ни было, заключил он, лично ему представляется целесообразным начать Книгу об удивительной судьбе и т. д. с начала, то есть с помазания юного Давида пророком Самуилом и с победы Давида над Голиафом. Есть ли у членов комиссии возражения?
Возражений не оказалось.
Нет ли иных предложений у редактора Ефана, сына Гошайи?
Нет, сказал я.
Что касается помазания, проговорил Иосафат, то благодаря любезному содействию священника Садока в распоряжении комиссии имеется письменный документ из архива Самуилова храма в Раме. Он указал на стопку глиняных табличек слева от себя. Я попросил одну из них. Мне подали табличку, и по начертанию букв, по качеству глины, особенно по ее сравнительной свежести, тотчас догадался, что эта глина не могла быть из Рамы. Похоже, Садок заметил мои сомнения, поэтому тут же сказал, дескать, эти таблички по существу не расходятся с книгой Самуила. Да, кое-кто утверждает, будто помазание юного Давида Самуилом всего лишь легенда, которую придумали, чтобы подкрепить притязания Давида на трон Саула; подобные слухи могут распространяться лишь врагами царя Соломрна, истинной веры и всяческой законной власти; моей же, дескать, задачей как редактора Книги царя Давида и является такая обработка материалов, которая лишила бы любого недоброжелателя каких бы то ни было зацепок.
– Господа члены комиссии, позвольте рабу вашему сделать несколько замечаний по этому вопросу, – сказал я. – В свое время мне довелось основательно изучить книгу Самуила, знакомы мне и изустные предания. Смею заверить, мы имеем дело с прекраснейшими и поэтичнейшими рассказами о юности человека, избранного для великих свершений. Представьте себе, как старый прозорливец приходит в Вифлеем, душа его окрылена повелением Господа: "Я пошлю тебя к Иессею-вифлеемлянину, ибо между сыновьями его Я усмотрел Себе царя". Представьте себе обступивших Самуила пастухов, молоденьких девушек, беззубых старух; они просят благословений или малых пророчеств за умеренную плату; однако Самуил, высокий, худой, мрачный, устремляется прямо к жилищу Иессея. Люди вытягивают шеи: чего ищет великий пророк в этом скромном доме? Великий пророк призывает в доме Иессея его сыновей, шестерых неотесанных деревенских парней, а Господь шепчет Самуилу: "Не смотри на вид их и на высоту роста их; Я смотрю не так, как смотрит человек: ибо человек смотрит на лицо, а Господь смотрит на сердце". Тогда Самуил спрашивает Иессея: "Все ли дети здесь? " После чего посылают за юным Давидом, который пасет овец; он продирается сквозь толпу зевак и предстает перед Самуилом – загорелый, стройный, с красивыми глазами и приятным лицом; впрочем, вы наверняка помните его описание в книге Самуила, которому Господь говорит: "Встань, помажь его, ибо это он".
Ванея, сын Иодая, постукивал пальцами по колену, Иосафат, сын Ахилуда, откашлялся, будто прочищая горло; только масляное лицо священника Садока излучало полное удовлетворение.
Я надеялся, что на очевидные несообразности укажет кто-нибудь другой, однако пришлось мне самому, собравшись с духом, объяснить:
– Допустим, Самуил действительно приходил в Вифлеем и все было так, как он повествует об этом. Но тогда молва об отроке-счастливчике разнеслась бы по всей округе, вифлеемцы месяцами судачили бы о нем, а Иессей и шестеро старших его сыновей объехали бы всех дальних родственников и свойственников, чтобы поведать о выпавшей чести. Разве не так? Эта весть облетела бы все колено Иуды, и оно стало бы кичиться тем, что сын его воцарится вскоре над Израилем. Возникает вопрос, много ли нужно времени, чтобы царь Саул прослышал об этом и велел взять Давида для суда за самозванство или, скажем, заговор? А когда Давид впервые появился при дворе, разве кто-либо из царских слуг сказал: "Погляди-ка, царь мой, на этого приятного лицом отрока, который так славно играет на гуслях и поет! Уж не тот ли он самый Давид, сын Иессеев, коего Саул помазал недавно на царство вместо господина нашего?" Нет, никто этого не сказал!
Садок бросил на меня разъяренный взгляд.
– Я рад, что Ефан, сын Гошайи, – сипло сказал он, – заговорил об этом, ибо затронут ключевой вопрос, который все равно необходимо решить. По-моему, существуют два рода истины; одна истина – та, до которой жаждет доискаться Ефан, другая основывается на слове Божьем, заповеданном Им пророкам Его и священникам Его.
– На вероучении, – уточнил Ванея и сунул в рот тянучку.
– Вот именно, на вероучении. – Садок раздул щеки. – И там, где два рода истины расходятся, я настаиваю, чтобы мы следовали вероучению. Ведь ежели каждый начнет все подвергать сомнению и заниматься правдоискательством, тогда уж и не знаю, до чего мы докатимся. Воздвигаемый нами Храм рухнет, даже не будучи отстроен, падет утвержденный Давидом царский престол, на коем восседает ныне его сын Соломон.
Иосафат, сын Ахилуда, успокоительно поднял руку.
– Господин Садок, разумеется, справедливо требует блюсти освященные временем и уже ставшие неотъемлемой частью наших преданий традиции, даже если кое-где и возникают мнимые противоречия. С другой стороны, долг редактора Ефана, сына Гошайи, именно в том и состоит, чтобы указать нам на подводные камни. Однако противоречия, Ефан, надлежит сглаживать, а не выпячивать. Противоречия смущают и ожесточают душу, недаром мудрейший из царей Соломон ожидает от наших трудов, особенно книг, более духоподъемлющего характера. Нам надлежит отразить все величие нашего времени, для чего следует избрать золотую середину между тем, что есть, и во что надо верить.
