не мое настоящее имя, — решилась Саша. — Я приняла его при крещении, чтоб выбраться из черты оседлости. Но Юдифью тоже изначально звали не меня. Это имя досталось мне от сестры после ее смерти. Это ведь она рассказала мне о врагах еврейского народа… не только еврейского, вообще простого народа. И что когда нет превосходства в военной силе, нужно стать очень умной, чтоб войти к ним в доверие и уничтожить их. Она бы справилась. Она была в точности как библейская Юдифь: мудра и очень красива. А я только и умела, что драться, и то недостаточно хорошо, как оказалось. Я была крепче, я должна была ее защитить, но не смогла. Когда Юдифь убили, а наш дом сожгли, так случилось, что мое имя попало в списки погибших вместо ее имени. Следствие велось довольно небрежно, как всегда после погромов. Я даже не сразу заметила, что живу под ее именем. Это был знак, что я, такая во всем ординарная, должна исполнить то, к чему стремилась она. И раз сделаться красавицей я не могу, попробовала хотя бы стать умной. С грехом пополам сдала экстерном курс гимназии. Было трудно, и я быстро поняла, что в среде наших врагов никого этим не удивишь. Нужно было что-то другое. И когда я прочитала в журнале про животный магнетизм и гипноз, сразу поняла, что должна оказаться способной к этому. Всеми правдами и неправдами напросилась в месмерический салон. На меня там сперва смотрели как на грязь под ногами — провинциальная еврейка, а туда же… Но я точно знала, что у меня все получится, иначе просто быть не могло. С первой попытки ввела в транс добровольца. Заставила его плакать и говорить вслух то, что лежало у него на сердце. С тех пор меня звали наперебой в такие места.
— Это трогательная история. Но глупая. С тех-то пор ты и возомнила, будто можешь все?
Саша пожала плечами.
— Чтоб управлять другим человеком, — сказал Бокий, — нужно прежде всего управлять собой. Потому что на кого бы ты ни воздействовала, в первую очередь ты воздействуешь на саму себя. Управлять собой учат не салонные фокусы, а суровые жизненные испытания.
Саша вздохнула.
— Что, не этого ожидала, Гинзбург? — усмехнулся Бокий. — На тайное знание рассчитывала? Посвящения, ритуалы, прочая чепуха из бульварных романов?
— В городе говорят, — Саша чуть покраснела, — разное. О вас. Ритуальные оргии, призывы демонических сил… Вы не думайте, я же по работе должна быть в курсе слухов.
— Ну к чему тебе оргии, — Бокий засмеялся. — Куда тебе демонические силы. Ты и со своими-то силами совладать не можешь. Все дозволено, но не все на пользу. Пока выучи намертво одно: никогда не пытайся воздействовать на тех, кто дорог тебе. Потому что мы пока мало знаем о том, как человек устроен. Почему иногда мы находим в себе силы бороться в самых отчаянных ситуациях, а иногда погружаемся в пучину меланхолии без видимой причины. Месмерическое воздействие — вещь грубая и может что-то в человеке сдвинуть. Неизвестно, исправится ли такое нарушение само со временем. Это относится к обеим сторонам, но свои риски ты берешь на себя. Потому что месмерическая связь работает в обе стороны; открывая другого, ты открываешься сама, хотя мало кто сможет этим воспользоваться. Готова ли ты ставить под удар другого человека — это надо в каждом случае решать.
— Вы хотите, чтобы я прекратила применять месмеризм на допросах? — спросила Саша.
— Отчего же? — Бокий приподнял бровь. — Этого я не приказывал. Все, что служит революции, благо. А твои методы, при всем твоем невежестве, работают. Хотя ответственность за все, что ты делаешь, на тебе. Впрочем, ответственность за все, чего ты не делаешь для революции, точно так же на тебе. Иди, работай.
Саша встала, чтоб уйти. Бросила взгляд за окно. На Адмиралтейском проспекте две исхудавшие клячи тянули перегруженную повозку. Разгрузка подвала дома на Гороховой происходила теперь каждый день. Колеса увязали в покрывающей проспект грязи.
Саша развернулась и снова села напротив Бокия.
— У меня еще один вопрос, Глеб Иванович. Мои рапорты о переводе на фронт на должность комиссара — вы хотя бы читаете их?
— Да ты представляешь себе, что такое фронт, Гинзбург? Я даже не про вражеские пули, они, допустим, свистят и здесь. Но что такое днями, неделями ехать в теплушке, которая, вопреки названию, не протапливается, так что чай замерзает в стакане? Когда нет другой еды, кроме мороженого мяса убитых лошадей? Грязь, голод, понос, вши… Ты забудешь, как выглядит нормальная постель. А что казаки вытворяют с пленными комиссарами, с бабами особенно — тебе рассказать? — Это все риторические вопросы, товарищ Бокий, — Саша смотрела своему начальнику прямо в глаза. — Я повторяю свою просьбу о переводе на фронт.
— Ты знаешь, что нам отчаянно не хватает людей — тех, кому мы можем доверять, и при этом они были бы способны хотя бы составить протокол. А из тебя вышел вполне приличный следователь, Гинзбург. Ты умеешь работать и с людьми, и с документами. В тебе нет ни интеллигентской бесхребетности, ни излишней жестокости. Тебе недостает юридического образования и жизненного опыта, ты ошибаешься и делаешь глупости; но в твоей преданности делу революции я уверен, поэтому ты нужна здесь. А каким комиссаром ты будешь? Допустим, марксистскую теорию ты знаешь. Но на фронте воюют не теориями. Ты представления не имеешь об армии, ее структуре, обыкновениях, быте и взаимоотношениях. Думаешь, тебе там поможет твой месмеризм? Ты можешь сколько угодно считать народные представления о колдовстве суевериями, но там тебе придется столкнуться с ними лицом к лицу. А ведьм не любят. В конце концов, то, что ты женщина, не имеет особого значения только здесь, в Петрограде. Фронт же полон одичавших и ожесточившихся за годы войны мужчин — сможешь ли ты заставить их себя уважать? Среди наших товарищей фронтовиков хватает, и любой из них справится с этой работой лучше тебя. Почему я должен тебя отпускать? Скажи мне правду, и я подумаю. Ты ведь понимаешь, что приносишь революции больше пользы здесь?
Саша на несколько секунд закрыла лицо ладонями. Потерла виски. Вдохнула, выдохнула.
— Да, — ответила она наконец. — И нет. У меня эгоистические мотивы, Глеб Иванович. Я знаю, что моя работа здесь нужна для революции, для будущего. Но ведь и
