В общем, вокруг царила суета, более подобающая полевому лагерю, чем резиденции коменданта тылового города. Все куда–то бежали или что–нибудь делали, и лишь двое часовых в темно–коричневых с зелеными квадратами килтах и парадных мундирах застыли у парадного входа, не имея возможности даже утереть пот, струившийся из–под высоких меховых шапок.
Отловив солдата в таком же, как у часовых, кителе, но с повязкой комендантской роты на рукаве, Арсенин бегло объяснил причину своего появления. Хайлендер понятливо кивнул, и через несколько минут капитан повторно объяснял свои резоны увидеться с комендантом, но уже дежурному лейтенанту. К удивлению русских офицеров, шотландец никаких препон чинить не стал и проводил на третий этаж здания, чтобы после непродолжительного доклада впустить в кабинет коменданта.
Не обращая внимания на роскошный интерьер, Арсенин всмотрелся в человека, шагнувшего навстречу из–за массивного письменного стола. Словно желая облегчить задачу, хозяин кабинета шагнул вперед и, выжидающе и не без интереса рассматривая посетителей, остановился напротив раскрытого настежь окна.
Вопреки ожиданиям, их встретил не убеленный сединами пожилой интриган, а довольно–таки красивый высокий мужчина средних лет, плотного телосложения, с открытым овальным лицом. Темно–русые волосы, зачесанные назад, открывали высокий лоб. Под широкими густыми бровями спрятались внимательные темно–серые глаза. Прямой нос, пышные бакенбарды и усы, волевой подбородок. Флотский мундир с эполетами коммодора британского флота, украшенный серебром медалей. Настоящий морской волк, ничуть не уступающий своим российским коллегам. По крайней мере, с виду.
— Честь имею представиться, — прервал затянувшееся молчание русский капитан. — Владелец и капитан грузового парохода «Одиссей» — Арсенин Всеслав Романович. Со мной мой старший помощник – Политковский Викентий Павлович.
— Коммодор флота Её Величества Виктории, военный комендант города Дурбан Перси Скотт, — отвесил короткий поклон англичанин. — Чем могу быть вам полезен, джентльмены?
— Дело в том, сэр, что в настоящее время на моё судно и перевозимый им груз таможенными властями порта Дурбан наложен арест, — начал свой рассказ Арсенин. — Причиной этому послужил фрахт, принятый мною полтора месяца назад. Согласно договору я доставил в порт Дурбан динамит, и только здесь мне объявили, что это — запрещенный к ввозу груз. Причем в список запрещенных грузов он попал уже после того, как я больше месяца находился в море. Гражданские власти обещают провести разбирательство, однако за три недели не предприняли ни малейших шагов для начала оного. Надеюсь, после вашего вмешательства, данное досадное недоразумение, к взаимному согласию, будет разрешено.
— Мне докладывали и о вас, и о вашем судне, — нахмурился Скотт, — и, честно говоря, я пока даже не представляю, чем бы мог вам помочь…
Комендант, раздумывая над словами Арсенина, замолчал, но стоило ему открыть рот, как входная дверь распахнулась, и в кабинет вбежал давешний дежурный лейтенант.
— Сэр! Прошу простить меня, что я ворвался без доклада, сэр, — попытался оправдаться офицер, судорожно переводя дыхание. — Но вы требовали, чтобы новости с фронта доставлялись вам немедленно, не смотря, ни на что. Тем более такие новости, — шотландец протянул коменданту лист, испещренный каким–то текстом. — Вести из–под Ледисмита, сэр, и надо сказать – дурные вести…
— Да я уж по вашему лицу вижу, что вы не победную реляцию принесли, — проворчал Скотт. — Давайте, Мак–Дугал, что там у вас.
Несколько более поспешным, чем позволяли приличия, жестом комендант вырвал из рук сконфуженного лейтенанта бланк телеграммы и погрузился в текст, всё более мрачнея по мере прочтения:
— … Сего 1899 года четырнадцатого ноября, в три часа пополудни, буры произвели бомбардирование наших укреплений, обстреляв, в том числе, куртину Рассела, где находилась шестнадцатая артиллерийская батарея, укомплектованная военнослужащими из числа экипажа корабля Её Величества «Террибл»… После окончания бомбического обстрела, значительные силы противника атаковали на куртину Рассела. Вражеская атака увенчалась успехом, и позиции батареи были заняты бурами. Контратака четвертого Королевского Ланкастерского стрелкового полка, позволила вернуть позиции. …Комиссия установила, что все артиллерийские орудия батареи повреждены, а весь личный состав, в количестве ста семи матросов и четырех офицеров — погиб… В том числе и ваш племянник — лейтенант флота Её Величества — Р.Н. Мерфи.
— Роберт… — прошептал Скотт, уронив телеграмму и обессилено оперевшись двумя руками о стол, — Боже Всевышний, что же я теперь сестре скажу… Бедная Элизабет… — оборвав свои собственные слова на полуслове, коммодор замер подле стола, уставившись в никуда невидящим взглядом.
— Примите мои соболезнования, сэр, – сочувственным тоном обронил Арсенин. – Поверьте, мне…
— Засуньте свои соболезнования знаете куда! — неожиданно зло ощерился комендант. — Я как–нибудь обойдусь и без ваших лживых стенаний!
— Я бы попросил вас, сэр!.. – возмущенно крикнул Арсенин, обескураженный подобной реакцией на свои слова.
— Это я бы попросил вас, сэр! – полыхнул ненавидящим взглядом англичанин. — Я бы попросил вас заткнуться и выметаться отсюда подобру–поздорову! Сначала такие, как вы, «мирные» капитаны привозят дикарям «мирный» груз, оказывающийся на поверку оружием, потом бурские мерзавцы с помощью этого оружия убивают лучших сынов Англии, и это всех «миротворцев» устраивает! Но стоит попасться, как вы, поджав хвост, бежите жаловаться по инстанциям! Ага! Вам не нравится, что я говорю?! Но мне на это плевать, вы выслушаете, всё, что я вам скажу, и не просто так, а вытянувшись по стойке смирно!
— … И встать, когда с тобой разговаривает подпоручик! – язвительно усмехнулся Арсенин, прокомментировав интонацию коммодора по–русски, после чего, благоразумно не переводя свою фразу, перешел на английский. — Не знаю, что вы тут себе возомнили, но я пока еще не ваш подчиненный, тем более — не английский подданный. Я имею честь быть подданным Российской империи, и как русский моряк я не собираюсь выслушивать ваши оскорбления.
— Русский мо–ря–як… — презрительно протянул Скотт, — это, по моему разумению, величина ничтожная! Ваша дикая нация шляется по морям только попустительством Божьим да благодаря нашей снисходительности! Видит Бог, надо было в пятьдесят шестом не только Севастополь спалить, но и в ваш Петербург наведаться, чтобы и камня на камне от него не оставить!
