скоро заполучить, нужно провести слаживание и отработать тактики, — сказал я.
— Экий ты… Впрочем, я дам тебе плутонг из своих егерей, что нынче тут обретают, но коих возверну на службу. Они унтеры, что тебе поискать и не найдешь нигде. Вот и присмотрят, коли что, да мне доложат. Иных егерей даст Багратион отпишусь ему об том, — сказал Суворов, задумался и после некоторой паузы продолжил. — За все это… Военторг сбросит цены на провизию, а вот на вино и иные хмельные напои вдвое завысит, кабы офицеры меньше пили.
Да, не бывает так вот просто, все и всегда ищут свою выгоду, пусть она и не совсем личная, как в случае с фельдмаршалом. Завысить Военторгу цены на алкоголь? Это в Италии, где вино ручьями льется? И кто купит? А что значит занизить цены на продовольствие? Это с таким-то логистическим плечом? Да оно, продовольствие это, должно вдвое подняться в цене, если только не хорошенько освоиться и не покупать все на месте. Вот только я не думаю, что после французов останется хоть что-то. Нужно готовиться к скифской тактике выжженной земли. Но я согласился.
Очень спорный момент меня беспокоил — использовать ли те пули, что уже выточены в Нижнем Новгороде и в моей мастерской в Надеждово. Это те, что в иной реальности придумал Клод Минье для быстрого заряжание нарезного оружия, с улучшенной обтюрацией и, как следствие более дальние и меткие. Их уже не мало, как и около сотни штуцеров, подогнанных под почти единый стандарт.
Но… А если те же французы увидят такое новшество? В иной реальности ускорение перезарядки нарезного оружия перевернуло законы войны, тактику, даже повлияло на стратегию стран. Не будь подобного, так англичане с французами не решились бы на Крымскую войну.
Сможем ли мы выстоять? Изобрести и даже выточить уже порядка пяти тысяч пуль — это капля в море с тем, что может сделать даже нынешняя французская промышленность. Я не говорю уже о производственных мощностях Великобритании.
То, что в России будут осваивать, в Англии уже будут выпускать тысячами. Такие реалии. Британская промышленность набирает обороты, Россия же живет старым производственным укладом. Екатерина, пусть она и Великая, но отвергала любые механизмы в промышленности. Павел в этом вопросе не далеко ушел от матери.
Так показывать или скрыть свои новинки? Наиболее значимые из них? Не знаю. До сих пор я не пришел к нужному ответу. Ведь Суворов и так победит в Италии, должен победить. Вот в Швейцарии ему нечего делать.
— Могу я просить вас, ваше высокопревосходительство? — задал я вопрос.
— Это смотря о чем. Если спросишь об Аркадии… Выгоню! Так и знай! — раздраженно сказал Суворов.
— С чего мне говорить об Аркадии Александровиче? — спросил я, давя в себе веселье.
— Александрович ли он? — выкрикнул Суворов и встав из-за стола, начал ходить взад-вперед, заведя руки за спину.
Все знают, что фельдмаршал любит своего сына, пусть и на публике постоянно говорит о том, что это не его кровь. Жена Александра Васильевича была уличена мужем в измене, и Суворов отказывался признавать в Аркадии своего сына. Вот только сперва императрица приняла участие в судьбе мальчика, даже назначила его в свиту второго внука, Константина Павловича, а после, когда в семействе Платовых, не без моей помощи, случилась беда, Суворову то и дело навязывают Аркадия.
Вот и сейчас тринадцатилетний Аркадий Андреевич приехал к отцу в Кобринский Ключ в сопровождении своего воспитателя Карла Осиповича Оде-де-Сиона. И вот старик кричит во все горло, что не признает сына, а сам украдкой любуется им, посылает Прошку следить за Аркадием и рассказывать все в подробностях: что ел, как играл, занимался ли науками, или же какие успехи у парня в фехтовании.
И все о такой блажи фельдмаршала знают, но делают вид, что не признают в Аркадии сына великого полководца. Не признают, а то и дело подарочки дарят, подсказывают чего путного во время его обучения верховой езде, или ружейному бою. Такая вот игра получается.
Любит Суворов своего сына, видно же, гордится им. И есть чему. Парень не столь силен в науках, хотя сообразительный, и я даже хотел бы с ним позаниматься. Но что касается упорства, стремления постичь воинскую науку, он до изнеможения занимается и даже в таком возрасте требует все большие нагрузки. И когда Прошка, близкий слуга Суворова, рассказывает об Аркадии, Александр Васильевич сияет от счастья.
— Коли желаете поговорить об Аркадии… — с улыбкой сказал я, понимая, что пока тема сына не сойдет на нет, о серьезных вещах с Суворовым разговаривать не придется.
— Не желаю! — выкрикнул фельдмаршал, а когда образовалась пауза, нетерпеливым голосом продолжил. — Ну же, что с ним? Что предлагаете? Говорите, чтобы более не поднимать в моем присутствии этой темы!
— Отправьте его со мной в мое имение Надеждово. Я и по наукам подтяну отрока, да и увидит, как обучаются пластуны. Там же мы готовится будем усиленно к войне. Я хотел бы честно заслужить орден, а не просить вас о нем. Вот с нами и потренируется. Такой подготовки Аркадий не увидит нигде. Станет офицером, пригодится, — сказал я, не найдя слова, чтобы дать определение тем бойцам, которых мы готовим.
Четверо моих сопровождающих произвели если не фурор тут, в поместье Суворова, то удивление вызвали точно. Во-первых, они просто избили всех, кто отважился против них выйти на кулаках. Во-вторых, они стреляли не метко, а очень метко, как из штуцеров, так из пистолей. Своих, так как оружие известное, пристрелянное. Правда револьверы мы не светили. На холодном оружие мои бойцы не в сухую, но проигрывали, если только не на ножах. Но проигрыши эти были тем офицерам, которые жизнь положили за выучку орудовать шпагой. Не думаю, что в бою такие умения часто пригодятся.
Так что мои люди были признаны казаками-умельцами. От чего-то даже генералы, что маялись в Кобрине с Суворовым, не использовали слово «пластун», хотя знали его.
— А и отправлю, — задумчиво сказал Суворов. — Сколько положить ему содержание?
— У него все будет. Ну а я просто не стану менять цены в Военторге, — сказал я и посчитал, что можно перейти к серьезной теме. — Я хотел просить вас, ваше сиятельство, выставить условие перед императором и союзниками, австрийцами.
Глаза Александра Васильевича расширились, а после он громко рассмеялся.
— Мне условия выставлять? Еще и австрийскому цесарю?
