— Ты ж воин, — перебил Иоанн с коварной ухмылкой на лице. — Как же так? Али забыл, что мне по осени сказывал?
— Помню, государь, — кивнул я. — Но иной раз, чтоб защитить невинного, можно и в шкуру ката забраться… на время.
— А ежели и впрямь дозволю да кого-нибудь на пробу дам? — ехидно осведомился царь.
— Только вначале поведай, какую ложь ты хочешь от него услышать, и он тебе ее не просто скажет, но и на иконах поклянется, что сказывает одну только правду, — заверил я его.
— Уверенно речешь, — одобрил Иоанн. — Никак доводилось уже так-то…
— Нет, государь. Но дурное дело — нехитрое. Как-нибудь управлюсь… с бо… — И тут же поправился, не желая позорить бога: — С чьей-нибудь помощью.
Царь некоторое время пытливо всматривался в меня, колеблясь, но затем великодушно махнул рукой.
— Ладно, и без того обойдемся. Верю. К словесам тех, кои на дыбе повисели, я и сам доверия не имею, — сознался он. — Но есть и иной доводчик, кой сам пришел. С им яко пояснишь? Его-то на дыбу никто не подвешивал, на боярское ложе не укладывал, с дитем нянчиться не заставлял[69]. Все по своей доброй воле выложил. На это что скажешь?
— Не по доброй государь — по злой, — поправил я. — По своей злой воле. А может, не только по своей. — И мечтательно протянул: — Вот его-то я попытал бы с радостью…
— И это можно, — кивнул Иоанн.
Я спохватился. И как теперь выкручиваться? Нет, убить я неведомого мерзавца убил бы, да и то предпочтительнее на поединке, а вот пытать мне не улыбалось. И я остановил царя, который уже повернулся к своим катам и даже раскрыл рот, чтобы дать команду.
— Не торопись, государь. Дозволь, я прежде догадаюсь, как его звать-величать, — попросил я.
Брови Иоанна удивленно взметнулись вверх.
— И кто же? — полюбопытствовал он.
— Осьмушка, государь, — уверенно произнес я. — Из ратных холопов князя Михайлы Иваныча только он один мог такой поклеп измыслить. — И по лицу царя тут же понял, что попал точно в цель.
На мысль об остроносом меня в первую очередь навел список, который зачитывал Годунов. Конечно, в нем не было не только Осьмушки — многих. Вот только отчего-то в первую очередь подумал я именно о нем. Не тот он человек, чтоб отстаивать Воротынского. Спасая свою шкуру, он сразу и с легкостью подтвердил бы все, что ни спросили. Значит…
— Пошто о нем помыслил?
— Раз поклеп, стало быть, задумал его человечишко из самых что ни на есть подлых, — пояснил я. — А гнуснее его у князя холопов нет. К тому же он тать из беглых. Прибился к Михаиле Иванычу, пред тем как Девлет Москву спалил…
— А откель ведаешь, что из беглых, да еще и тать? — перебил Иоанн.
— Что беглый — догадки, а что тать — ведаю доподлинно. Он же и меня грабил, — усмехнулся я. — Тому и видоки есть. — И мгновенно напоролся на расширенные от ужаса зрачки Годунова, стоящего за царской спиной.
Ох черт! И впрямь нельзя рассказывать про налет на усадьбу. Если дотошный Иоанн начнет копать, чего я туда приперся да с какой целью, непременно всплывет имя Висковатого-младшего, и кое-кому мало не покажется. Надо исправляться.
— А первым из видоков могу назвать торгового гостя Прова Титова, с коим мы ездили на торжище в Кострому. Этот Осьмушка устроился к нему под личиной приказчика да потом, уже в пути, не удержавшись, выкрал мой ларец с деньгой. Тому послухов из числа людишек купца наберется десятка два, а то и поболе. Жаль, что нам тогда его настичь не удалось — удрал. — И вопросительно посмотрел на Бориса: так сойдет?
— Ага, успокоился парень. Вот и славно.
— А пошто князю о том не сказывал? — недовольно — и впрямь стукач получался из ненадежных — осведомился Иоанн.
— По первости хотел я его уличить, когда повстречал, да Осьмушка меня опередил — сам Михайле Иванычу во всем покаялся, и князь повелел, чтобы он свои грехи в битве за Русь кровью искупил. А коли жив останется, значит, на то божья воля и господь его прощает.
— Лжа, — прохрипел лежавший, с усилием отрывая голову от земляного пола. — Не сказывал он мне про татьбу. Повинился лишь в том, что из беглых. А мне в ту пору кажный человечишко дорог был, вот я и…
Он недоговорил, потеряв сознание. Кат тут же засуетился подле, пытаясь привести князя в чувство — пытать, когда человек не чувствует боли, да и вообще ничего, бессмысленно и неинтересно.
— Ну а опосля? — не отставал Иоанн.
Я пожал плечами:
— Худого не скажу — бился он славно. Но все одно — погань. У него не только зубы — душа прогнила. Насквозь. — И, не удержавшись, попрекнул: — Аты, государь, ему поверил.
Иоанн, криво ухмыльнувшись, ничего не ответил — оперевшись на посох, он стоял в раздумье, явно не собираясь вызывать Осьмушку и подвешивать на дыбу. Странно. Коль выяснять истину, так до конца — чего останавливаться на полпути. Тем более вот же он — беглый тать. Рядом совсем, в темнице награды дожидается, своих тридцати сребреников.
И только потом до меня дошло. Да не нужна царю истина! Совсем не нужна. Ему чужие лавры спасителя Руси покоя не давали, а тут как раз подходящий случай. И сколько бы я ни распинался, убеждая его в невиновности князя, — бесполезно.
Нет, в душе-то он со мной, может, и согласится, что корешки с травками подброшены, а может, уже согласился, но все равно сделает вид, что не верит. Не простит он князю эдакой славы, а потому на Воротынском можно смело ставить крест. Могильный. Был князь, и нет князя. Все. Хана. Амба. Крышка. Кирдык. Ничего хорошего Михаиле Ивановичу впереди не светит. Только плаха, а то и что-нибудь похлеще — фантазии у венценосца в этих вопросах на трех Толкиенов хватит. Сам Мордор обзавидовался бы.
Ох как жалко! Многому я от Воротынского научился. Той же сабелькой и бердышом орудовать, к примеру. Если б не его школа — давно бы в земле сырой лежал. Но надо быть реалистом — спасти князя уже не выйдет. Никак. Хоть разорвись. Волк свою добычу по доброй воле не выпустит. Однако быть реалистом мне почему-то не хотелось, и я заставил себя думать, что выход все равно есть и только по причине тупости у меня не получается его найти.
«А ведь он к тому же еще и дед Маши, — припомнилось мне. — Пускай двоюродный, но все равно. А расписаться в бессилии легче легкого. Для этого ума не надо. На такое каждый способен. А ты ныне не просто этот самый, как его, липовый фряжский князь, — ты еще и думный дворянин, причем всамделишный. Одно звание ко многому обязывает. Вот и думай! Найди зацепку, по которой Иоанну самому будет выгодно если и не снять с него обвинение, то хотя бы сделать вид, что прощает».
И забрезжило что-то. Неясно так. Свет в конце длиннющего черного тоннеля. Маленькое пятнышко. Крошечное совсем, но ведь есть. Так-так…
