Архелай побледнел.
— Не чрезмерные требования? — участливо поинтересовался Сулла.
— Н-нет, — стратег довольно быстро овладел собой, — мне кажется, нет. Но я не могу гарантировать, что с ними согласится царь.
— Отправь гонца к царю.
Архелай встал.
— Я так и поступлю.
— Советую не откладывать, — закончил переговоры Сулла.
ИллирияПрошедший дождь не оставил ни единого шанса обойтись валяющимся на земле сушняком. Все, что можно подобрать с земли, сырое едва ли не насквозь и, весьма вероятно, не загорелось бы даже в горне кузни. Побродив немного по бурелому в поисках сухой стволины на корню, пару раз поскользнувшись на склонах оврага, Алатрион весь вымок и перемазался в грязи. Здесь хватало мертвых деревьев, но ему не хотелось рубить толстую лесину. Одного человека ночью обогреть — избыточно. Наконец, нашел подходящую, в охват двух ладоней, сухую сосну, с осыпавшейся корой и полуголыми ветками. Поплевал на руки, перехватил поудобнее топор, размахнулся. Мокрый, кажущийся безжизненным, лес вздрогнул.
Пилы не было, топором возиться пришлось долго. Давненько не ночевал костоправ в лесу, привык к городам... Нащепив лучины, Алатрион сложил ее шатерком. Покопался в мешке, нашарил огарок свечи, трут, кремень и кресало. Свечу поставил внутрь шатерка, высек огонь. Заплясал огонек, но щепки еще долго не хотели заниматься. Сыро. Наконец, изрядно надымив, костоправ был вознагражден. Костер разгорелся, согласившись на предложенную не слишком привлекательную пищу. Теперь можно и обогреться, просушиться.
Поужинав куском вяленного мяса и головкой сыра, с которой пришлось срезать подозрительную зеленоватую корку, костоправ заполз под облюбованную ель, стоящую на берегу небольшого горного озерка. Тяжелые ветви спускались до самой земли, образуя колючий шатер. Внутри не так сыро. Костоправ нарубил лапника, расстелил поверх войлочную скатку и улегся, завернувшись в плащ. Стемнело. Стреноженный конь беспокойно подергивал ушами, тихонько фыркал.
"Извини, друг, тебя к себе пригласить не могу, сам еле помещаюсь".
Сон все не приходил, однако и стройности мыслей уже не было. Прошедшее, грядущее, все смешалось. Алатрион хотел сосредоточиться на предстоящих делах, обдумать все еще раз, как следует, но из головы никак не хотел уходить прощальный разговор с Ганником.
— Ты все еще следуешь за мной, дружище?
— Следую. Разве у тебя есть сомнения?
— Тебя уже пытались из-за меня прирезать. Останешься — попробуют еще не раз и не два.
— Хочешь меня прогнать? Верно, конечно. Кому нужен телохранитель, которого приходится выручать из всякой передряги.
— Не говори глупостей. Ты хороший телохранитель. Как положено хорошему телохранителю принимаешь нападки врагов на себя. Дело не в том, что я вполне способен справиться со всякими головорезами — мне как раз нужен человек, на которого обратят внимание и попытаются убрать в первую очередь, который позволит мне сделать дело, не отвлекаясь.
— И которым можно пожертвовать.
Алатрион некоторое время молчал, глядя прямо в глаза Ганнику. Галл взгляда не отводил.
— Да. Которым можно пожертвовать.
— Ну что же. Работа по мне. Куда бы я еще подался? Я рад, что ты откровенен со мной, друг Аппий.
— Ты уверен, что я до конца откровенен?
Ганник усмехнулся.
— Не до конца, но я же и свои глаза имею. Вижу, кто ты и чем занимаешься.
— Уверен, что видишь?
— Ты еще меньший римлянин, чем я. Ты — лазутчик Митридата. Я прекрасно понимаю, что у тебя более чем достаточно причин таиться. Хочешь быть Аппием, римским костоправом — будь. Меня это устраивает. Любить Рим мне особенно не за что, так что я готов послужить хоть Митридату, хоть самому Рогатому[112].
Теперь пришла очередь Алатриону улыбнуться.
— Поминаешь Рогатого? Я думал, вы инсубры, совсем латинизировались. Напрасно себя в живые покойники записал, ты не гладиатор какой-нибудь. А насчет Митридата... Ты сделал не совсем правильные выводы, хотя и от истины не далек. Я не служу Митридату. Я вообще никому не служу. Но кое в чем я Понту действительно помогаю. В данный момент.
— Даже так?
— Даже так. Мне действительно нужна твоя помощь, Ганник. Но не в качестве моего телохранителя. Мне нужен телохранитель, но не для себя, а для другого человека.
— Кто он?
— Она. Ты уже видел ее. Хозяйка дома, где мы нашли ночлег в Риме. Ее зовут Ливия.
— Она в опасности?
— Сейчас скорее нет, чем да, но, судя по самнитскому благоразумию, дела пойдут скверно и тогда она окажется в опасности. Защитить ее некому, я буду далеко. Она очень нужна мне.
— Так поездка в Беневент была...
— Проверкой. Ты все понял правильно, дружище. Здесь, в Италии, совсем мало людей, кому я мог бы доверять. И ты один из них.
— Значит, мы расстанемся? Куда же отправишься ты?
— Во Фракию, а там, куда кривая вывезет.
— Лукавишь, Аппий. Такие, как ты, на судьбу не полагаются.
— Я не могу тебе сказать всего.
— Понимаю.
— Ой, ли? — Алатрион покачал головой. — Ну да ладно. Я дам тебе письмо к Ливии. Здесь мы с тобой расстанемся. Я отправлюсь в Брундизий, ты в Рим. Подумай, готов ли ты вступить на этот путь. Еще не поздно отказаться. Ты человек со стороны, ничем мне не обязан. И ты — римский гражданин. Пойдешь против Волчицы — она не простит.
— Да какой я гражданин... — грустно усмехнулся Ганник.
Довольно долго они ехали в молчании.
— Ты хочешь, чтобы Волчица сдохла? — спросил галл.
— Да, — чуть помедлив, сказал костоправ.
— И ты собираешь вместе ее врагов?
— Да.
— Ну что ж... Я с тобой Аппий. По правде сказать, я никак не могу представить себя в старости.
Алатрион не первый раз обдумывал этот разговор, случившийся два месяца назад. Еще там, на борту идущего из Брундизия в Диррахий[113] купеческого судна, неспешный бег которого способствовал размышлениям, он никак не мог сам себе ответить на вопрос, правильно ли поступил, втравив в это дело Ганника, в сущности, совершенно постороннего человека. Галл остался в Италии. Он вернется к Ливии и будет ее защищать. Даже ценой своей жизни. Галл поклялся и Алатрион знал, что клятву он исполнит.
"А ты бы исполнил?"
Костоправ вздохнул. Тяжело отвечать этому собеседнику. Его обмануть невозможно. Обманешь сам себя — ну и дурак. Алатрион не замечал за собой склонности к самообману.
Что-то он легко стал отправлять людей на смерть. Брать с них слово, зная, что они его сдержат. Зная, что он, Аппий Прим, Алатрион-иониец, обладатель еще тысячи имен, сам бы в невыгодной ситуации на любую клятву наплевал не раздумывая. Пожертвовал бы всем и вся. Нет, не во имя спасения своей жизни, ради дела. Даже не так — ради Дела.
