мои спутники смотрели на это зрелище с широко открытыми глазами. Особенно это касалось Вадика, у него того и гляди изо рта слюна потечёт. Я даже не выдержал, толкнул его под столиком ногой, покосившись на Настю. Тот тут же испуганно захлопнул рот.
— Да ничего особенного, — с наигранно равнодушным видом прокомментировала Полина, когда в выступлении танцовщиц после первой 45-минутной части был объявлен перерыв. — Ну ноги в чулках, ну высоко задирают, так это и я могу.
— Но красиво же, — не удержался Вадим и тут же смешался под испепеляющим взглядом Насти.
Мне и самому, честно говоря, зрелище показалось так себе. В «Мулен Руж», где довелось побывать в начале нулевых, всё выглядело на порядок круче, если не на два. Но для неизбалованного советского человека даже такое шоу в «Юрас Перле» казалось чем-то нереальным, кусочком западной жизни, до которого можно дотронуться без опасения потерять партбилет или получить выговор по комсомольской линии. Всё на законных основаниях.
Перерыв был объявлен 15-минутным, за это время мы успели расправиться с десертом и, не дожидаясь второй части программы, начали было собираться на выход, как возле нашего столика появился Евтушенко.
— Ребята, хватит тут куковать, пойдёмте к нам. Всё ж веселее будет.
Я поглядел на своих спутников, во взглядах которых тут же пропала сонливость. Ещё бы, когда появилась возможность потусить со звёздами отечественной поэзии. Так что, расплатившись со срочно приглашённым официантом, мы дружно переместились в отдельный кабинет, где за прямоугольным столом пировали Ахмадуллина, Вознесенский, тот, кто договаривался насчёт нас и женщина лет пятидесяти в строгом костюме. Наверное, его помощница, хоть шеф и выглядел помоложе лет на пять. Всякое бывает, почему бы и не оказаться помощнице старше начальника? Не всё же рядом глупеньких молодух держать, которые хоть и привлекательны, но при этом зачастую тупы, как пробки.
Мужика звали Арнольд Ричардович, фамилию он не сказал, его помощницу — Янина Витольдовна. Тоже фамилию не озвучила, ну так нам и незачем, детей в будущем с ними не крестить, а фамильничать мы как культурные люди тоже не собирались.
— Тёзка, расскажи нам, как ты чемпионат Европы выиграл, — попросил Евтушенко, одновременно наливая мне в бокал коньяка. — А то в газетах как-то глухо об этом пишут-с.
И хохотнул над своей шуткой, а я вспомнил, что эта фраза звучала из уст Бальзаминова, которого блестяще сыграл в вышедшей в 64-м кинокомедии Вицин. А мне что, жалко что ли… Рассказал, в том числе про неудачную попытку подкупа, вызвавшую у собравшихся (за исключением уже слышавших эту историю моих друзей) живую реакцию.
— Каковы негодяи! — воскликнул до этого молчавший Вознесенский.
— Как?! Как так можно? — заламывая руки, пафосно воскликнула Ахмадуллина. — Мир капитала погряз во грехе, он как уроборос, пожирает сам себя... Евгений, вы огромный молодец, что не поддались на эту наглую провокацию.
— А главное, набил морду фрицу, показал, что русский медведь. Я, чего доброго, даже поэму сочиню по этому поводу, — добавил Евтушенко.
И тут же на ходу принялся сочинять:
Испания, жара, и пот течёт
Коррида и футбол в момент забыты
Сегодня весь Мадрид на бокс идёт
Билеты на финал с трудом добыты…
Евтушенко замолкает, недовольно морщится:
— Ерунда какая-то, пошлятина… На свежую голову надо сочинять.
— Там, кстати, Рождественский был, он тоже про чемпионат стихи сочинил, там же перед нашей сборной и зачитывал, — вставляю я свои пять копеек.
— Да, он говорил что-то про поездку, — снова морщится Евтушенко. — Давайте выпьем за наших советских спортсменов!
Я сделал небольшой глоток, понимая, что после полграфина водки с меня хватит. Вадим и девчонки тоже не налегали — наших подруг поили шампанским. Собственно, серьёзно пили только Евтушенко и Вознесенский. Судя по блестевшим глазам и слегка заплетающимся языкам, они и до нашего появления успели как следует набраться.
— И всё-таки твои стихи дрянь, — вдруг заявил Евтушенко, глянув на меня исподлобья.
Он допил коньяк и посмотрел на меня мутноватым взглядом.
— Музыка — во! — Он поднял вверх большой палец. — А стихи дрянь…
Я хоть и выпил не так много, вдруг почувствовал пьяную злость. Захотелось врезать поэту со всей дури, но не кулаком — это слишком банально — а словом. И лучше рифмованным. Сам не знаю, как это случилось, но вдруг обнаружил себя с чувством декламирующим стихотворение Александра Башлачёва «Некому берёзу заломати»:
Уберите медные трубы!Натяните струны стальные!А не то сломаете зубыОб широты наши смурные.Искры самых искренних песенПолетят как пепел на плесень.Вы все между ложкой и ложью,А мы все между волком и вошью.Время на другой параллелиСквозняками рвётся сквозь щели.Ледяные чёрные дыры.Ставни параллельного мира.Через пень колоду сдавалиДа окно решёткой крестили. Вы для нас подковы ковали.Мы большую цену платили.Вы снимали с дерева стружку.Мы пускали корни по новой.Вы швыряли меди полушкуМимо нашей шапки терновой.А наши беды вам и не снились.Наши думы вам не икнулись.Вы б, наверное, подавились.Мы же — ничего, облизнулись.Лишь печаль-тоска облакамиНад седой лесною страною.Города цветут синякамиДа деревни — сыпью чумною.Кругом — бездорожья, траншеи.Что, к реке торопимся, братцы?Стопудовый камень на шее.Рановато, парни, купаться!Хороша студёна водица,Да глубокий омут таится -Не напиться нам, не умыться,Не продрать колтун на ресницах.Вот тебе обратно тропинка И петляй в родную землянку.А крестины там, иль поминки -Все одно — там пьянка-гулянка.Если забредёт кто нездешний. Поразится живности бедной.Нашей редкой силе сердешнойДа дури нашей злой-заповедной.Выкатим кадушку капусты. Выпечем ватрушку без теста.Что, снаружи всё еще пусто?А внутри по-прежнему тесно...Вот тебе медовая брага,Ягодка-злодейка-отрава.Вот тебе, приятель, и Прага.Вот тебе, дружок, и Варшава.Вот и посмеемся простуженно,А об чем смеяться — неважно.Если по утрам очень скучно,То по вечерам очень страшно.Всемером ютимся на стуле,Всем миром на нары-полати.Спи, дитя мое, люли-люли!Некому березу заломати.
Когда я закончил, чуть слышно прошептав последние строки, в помещении ещё с полминуты царила тишина.
— Сильно, — нарушил молчание Евтушенко, вертя в пальцах ножку пустого бокала. — Из свежего?
— Можно и так сказать, — пробормотал я.
М-да, вот же подставился, мелькнула мысль. Возможно, сейчас, упомянув Прагу и Варшаву, подписал себе приговор, и теперь мне не то что партбилета не видать, но и из комсомола могут турнуть за милую душу. А то ещё и из сборной.
Нет, можно было бы, конечно, надеяться, что произнесённое здесь в этих стенах и останется. Всё-таки прибалты к центрально власти, если не ошибись, всегда относились более-менее оппозиционно. Но, глядя на лица Арнольда Ричардовича и его помощницы, понимаю, что завтра… вернее, уже сегодня о моём стихотворении
