жильцам, не зря управляющий так стелился: не просто подобострастно, но с ужасом в глазах.
При этом Магнус Ульм держался твердо, хотя мои озарения сбивали его, темный так и не смог должным образом сосредоточиться, чтобы приложить меня наверняка. Сейчас, пока карета споро катится по мостовой, есть время обдумать новую грань таланта.
Итак, ничего нового я не приобрела, просто данное мне Мани в последние дни многократно усилилось. И прежде мой Свет позволял погрузиться в тенета памяти, даруя возможность за какие-то мгновения увидеть во всех подробностях пережитое, но теперь озарение… ну да — тормозит само течение времени. Конечно, талант не нарушает порядок мироздания и сами физические законы, это лишь в голове моей что-то приключается, и привычное озарение начинает происходить не по прошедшим событиям, а по текущим. Плохо, что пока не понятно, как использовать такой дар осознанно, каждый раз в «кисель» я проваливаюсь в минуту большой опасности без своей на то воли.
Волна страха — и здесь ничего нового, ведь и прежде я с легкостью играла на его нитях. Вот только ныне мне не нужно видеть перед собой озаряемого, выискивать его фобии, можно просто ударить вокруг, а там сам Мани разберет, кого за какую струнку дернуть. Страшно даже представить, что будет с тем, за кого я возьмусь основательно и персонально.
Да уж, Александра Болкошина — симпатичный ужас.
И интересно, как проявятся новые силы в самых безобидных моих талантах: мое озарение на гениальность и распутывание чужих манипуляций.
— Приехал, — сказал Тимофей.
Он всю дорогу сидел рядом со мной, отодвинув даже Сержа, но тот и не настаивал. К моим охранникам гусар проявил уважение и благодарность, они же его после утренней схватки приняли как человека лихого, которому подопечную можно и доверить.
— Какой-то особый план битвы будет? — спросил Спиридонов.
— Никакого, — отмахнулся Макаров. — Двое — следить во дворе, двое остаются на улице, Николай Порфирьевич, своим тоже тут следить повели. Остальные гуртом вламываются и вяжут всех. Ну и мы за ними.
Наверное, если бы не чисто британское чванство и отношение к аборигенам как к неразумным детям природы, то из этого — воистину! — налета ничего путного и не вышло бы. Когда толпа полицейских ворвалась в контору Компании, ее служащие пили чай. Вокруг них были свалены кипы бумаг, подготовленных к сожжению, но даже печь не была еще растоплена в полной мере: так, теплилась, чтобы воду согреть. Поэтому англичане оказались растеряны и напуганы, но никто и не подумал пытаться бежать. Все это они восприняли как досадное недоразумение, не достойное излишних волнений, ведь кто будет пытаться чинить козни подданным короля Георга! Тем горше становились их лица, чем больше документов я бегло зачитывала Макарову. Разбираться в этом ворохе можно было бы долго, а времени совсем не имелось, но хватило и схваченного по самым верхам. Здесь и расписки о получении взяток, и переписка с лондонской конторой, содержание коей просто вопило о предании подписантов и адресатов праведному суду. Окончательно мои исследования прервал Александр Семенович после оглашения документа, где почти без витиеватого иносказания большое начальство согласовывало предприятие по устранению «коронованного препятствия», отдельно оговаривая, что никакого недовольства «там» это не вызовет.
Не все конторские понимали русский, однако те, кто его знал, определенно занервничали. Один из англичан, ужасно коверкая слова, принялся отговариваться, мол, он ничего о таких письмах не знал, а ответственен только за бухгалтерский счет, но начальник Особого отдела физиономию к этому моменту имел самую зверскую. Макаров повелел крутить всех присутствующих без какой-либо жалости и почтения, в конторе выставить усиленную охрану, а также пригнать для обыска и изучения найденного еще людей, желательно, чтобы кто-то из них хорошо понимал британскую речь.
Оставался самый главный вопрос: где Дюпре?
Этого никто не знал. Граф Каледонский последнее время в рабочем кабинете появлялся редко, вчера вечером примчался, велел сжечь все документы и ждать дальнейших распоряжений. Я предположила, что никаких таких указаний и не последовало бы: Дюпре просто бросил своих сотрудников на растерзание русским медведям и сбежал. Знать бы куда.
Быстрый допрос англичан результатов не дал, хотя по просьбе Макарова все они были ввергнуты мной в невменяемое состояние. Компанейские скулили от ужаса, но о местонахождении Дюпре никто не знал.
— Если он выезжал из Петербурга, то должен был отметиться на одной из Рогаток [130] или застав, — подсказал кто-то из полицейских.
— Это если он не обошел их. Мог и морем, — в сердцах сказал Александр Семенович.
— Погодите, — остановил намечающуюся брань пристав.
Он пошуршал в груде сваленной одежды и выбрал из нее неприметное пальто. Оказалось, что для меня: я должна была облачиться в него, чтобы скрыть приметный и дорогой наряд.
— В помощь тебе Сергея Петровича, он человек опытный. Порасспрашивает, а ты ему и вопросами, если что, поможешь, и по дару своему постараешься понять, правду вам отвечают или нет.
Сергей Петрович оказался дяденькой лет пятидесяти и более всего ликом напоминал приказчика в лавке мелкого пошиба. Одет он был столь же невзрачно, смотрел с хитрым прищуром, но при этом видом всем внушал доверие и почтение к опыту и умудренности.
— Пойдем, дочка, поболтаем с людьми.
Мы спустились на улицу, и я все старалась притереться к дешевому пальтишку, накинутому на плечи. Помощник пристава поправил его, чтобы скрыть дорогую блузу, а потом наклонился, собрал грязь с мостовой и припорошил ею мои сапожки и юбку.
— Не идеально-с, но, если не присматриваться, сойдет. Вы, барышня, больше молчите, говорить я буду.
Я и промолчала, увлекаемая Сергеем Петровичем через проезжую часть, где он на миг остановился, огляделся и зашел в мелочную лавку [131]. Внутри оказалось темно, холодно, а ассортимент товара мне совсем не глянулся. Тут тебе и овощи, и какие-то колбасы, и швейные иглы, и табак, и Мани ведает что еще.
Сергей Петрович солидно подошел к прилавку, с прищуром осмотрел торг и хмыкнул. Хозяин в стареньком унтер-офицерском мундире с сомнением глянул на посетителей, и все же обратился с вежливостью:
— Все свежее, тухлятины не держу.
— То и смотрю, что гнильцы нет, за что Бог спасет вас, — кивнул помощник пристава. — Травить покупателя — дело дурное. Нет, ежли какого Ваньку, то так ему и надо, если дурак, а вот постоянный клиент такого не простит. Ежли он солидный особенно.
— Истинно так, Бог видит, — кивнул торговец с важностью. — Ко мне люди приличные заходят. Вот напротив целая артель англичан, и те с уважением ко мне обращаются. Только суета сегодня у них какая-то.
