Не забыл я и про Бэкона, встретившись с ним сразу на следующий день после прибытия из Серпухова.
Правда, в должности учителя философии у Федора он пробыл недолго, но отказался от нее сам.
Признаться, я был изрядно польщен, когда Фрэнсис, явившись ко мне после третьего по счету занятия с царевичем, обескураженно развел руками, чуть ли не с порога объявив, что учить престолоблюстителя он отказывается, ибо… нечему.
По его взволнованному рассказу выходило, что уже в самый первый раз, едва он начал краткое ознакомление с тем, что уже известно Годунову, Федор стал выдавать на-гора полученные от меня сведения.
Было их весьма много, причем и те, которые неизвестны самому Бэкону, и спустя пару минут новый учитель позабыл про дальнейшие вопросы и обратился в слух.
Нет, он знал о греческих материалистах вроде Демокрита, но далеко не в таких подробностях, как царевич. Что же касается учений индийских и прочих восточных философов, тут для него и вовсе был темный лес.
Словом, получился маленький экзамен, который Федор с честью выдержал, а Бэкон при этом обнаружил, что он-то как раз с ним, доведись отвечать на такое, не справился бы.
– Я токмо потому и не пришел к тебе сразу, пресветлый князь, – сознался Бэкон, – что было очень любопытно узнать о том, яко поясняет «Маат»[72] о миропорядке, справедливости и истине, тако же о кармической зависимости души от материи и путях освобождения в джайнизме, о том, что рассказывает Конфуций о «предопределении», о…
Я слушал и млел. Приятно слышать, черт побери, столь высокую оценку моих трудов и знаний со стороны великого европейского светила философии.
Правда, кое-какие пробелы в познаниях царевича англичанин все-таки сумел обнаружить. В основном они касались некоторых сторон учений христианских отцов церкви.
Справедливости ради отмечу, что тут нет вины нерадивого ученика, поскольку я и впрямь уделил мало внимания откровенным бредням и глупостям. Доказательства бытия бога в изложении Ансельма Кентерберийского, философско-теологические воззрения Гильберта Порретанского, «Семь книг назидательного обучения…» Гуго Сен-Викторского и прочую лабуду, пользуясь тем, что они все католики, мы с Федором, помнится, не прошли – проскакали галопом за одно-единственное занятие.
«Верую, ибо нелепо» – это же ахинея.
Зато в остальном…
Нет, Бэкон не засобирался с немедленным отъездом из русской столицы. Вместо этого он попросил меня… сделать его своим учеником, и молодость преподавателя его не остановила.
Я согласился, но сразу оговорил, что смогу заняться этим лишь в Костроме, а сейчас мне дорог каждый день, поскольку предстоит еще очень и очень много работы, а со временем худо.
Но пока, чтобы философу не сидеть без дела, я предложил Бэкону тоже поработать на благо новой для него страны, напомнив англичанину наш самый первый разговор, состоявшийся в Думной келье.
– Но законы издает правитель, – замялся Фрэнсис. – Не получится ли так, что весь труд пойдет прахом, ибо царевич Федор Борисович хоть и является престолоблюстителем, но не в силах ни изменить, ни отменить уже существующее?
– За это не беспокойся, Николаич, – заверил я его. – Главное, чтобы они были, а потом мы их подскажем Дмитрию Иоанновичу, вот и все. – С улыбкой добавив: – Говорят, он мудр и не чурается ничего нового, так что должен прислушаться к словам, от кого бы они ни исходили.
По его лицу было заметно, что моя непоколебимая уверенность хоть и несколько поколебала скепсис философа, но не развеяла до конца его сомнения, но сэр Фрэнсис благоразумно предпочел их оставить при себе.
Но тут сразу выяснилось другое: он не знал, с какого боку подступиться, поскольку парламентскую систему предстояло не совершенствовать, а куда круче – создавать с нуля. Да и с магдебургским правом тоже хватало сложностей.
Словом, приходилось как-то изыскивать время для ежедневного общения с Бэконом – что сделано, в чем заминки, каким образом он предлагает их устранить, где при этом видит помехи и так далее.
По счастью, Дмитрий продолжал медлить со своим прибытием в столицу, так что я хоть и с огромным трудом, но успевал выполнять намеченную программу действий и по сбору мастеровых людей, и по тем, кто должен был остаться в Москве на нелегальном положении. Это касалось не только моих бродячих спецназовцев, но и людей бывшего хозяина тайного сыска всея Руси…
Привезенный из своей недолгой ссылки Семен Никитич Годунов успел натерпеться всякого и вообще чуть не умер. Охрана, которая вывозила его в Переславль-Залесский, вела себя с некогда всесильным боярином бесцеремонно и очень нагло.
Обязанности так тяготили стрельцов, тем паче приставов, да вдобавок еще и соответствующие инструкции, полученные от Бельского и Басманова, были столь расплывчаты, особенно касаемо возможной смерти старика, что они принялись чуть ли не с самого первого дня ее ускорять.
Вскоре дошло до того, что они вообще перестали кормить Семена Никитича, а когда бедняга со слезами на глазах просил кусочек хлебца, охранник, глумливо ухмыляясь, протягивал ему… камень.
Хорошо, что я прислал им на смену своих ратников еще до отъезда в Серпухов. Если бы промедлил, то как знать – застали бы они боярина в живых или уже нет.
К тому времени, когда они прибыли, в его темнице скопилась уже приличная кучка камней, да и сам Семен Никитич успел изрядно пасть духом и с охапки соломы почти не вставал.
Солому старику тоже советовали пожевать.
Бывший глава тайного сыска поначалу не поверил своему избавлению от голодных мук и в первые полчаса даже не подошел к аппетитно дымящейся похлебке, миску с которой поставили в темнице. Очевидно, счел ее то ли миражом, то ли дьявольским наваждением.
Правда, позже он все-таки дополз до нее и жадно, по-собачьи, вылакал содержимое миски. Ложкой он так и не воспользовался – остатки осушил через край.
За последующие несколько дней он успел прийти в себя, но загружали его в крытый возок чуть ли не силком. Едва боярин узнал, чьи именно люди прибыли за ним, чтобы отвезти в Москву, как проявил недюжинную прыть – и сопротивлялся, и брыкался, и даже кусался.
Мою просьбу вообще с ним не встречаться Федор воспринял не просто с пониманием, но и… облегчением – видно было, что и он не испытывает желания повидаться со своим ближайшим советником, успевшим все развалить и загубить.
Я не смог преодолеть искушение и не удержался от маленькой мести, так что наше первое свидание с Семеном Никитичем состоялось там же, где проходило и предпоследнее, то есть в маленькой пыточной.
Вот только теперь мы с ним поменялись ролями, так что это я сидел за столом, попивая квасок со смородиновым листом, а боярин оказался подвешенным за связанные руки. Да и остальное было точь-в-точь.
