семь раз подумают, прежде чем снова идти на Амур».
«Но зачем засада? Зачем порозь? — не понимал «Делон». — Не лучше ль пойти всей силой в Кумару и там в пень богдоев порубать?».
«Ты думаешь, я смогу убедить дауров пойти драться в острог за Кузнеца и остальных казаков? — покачал головой юный атаман. — Вот уж точно нет. Нам они немного доверяют, но не всем русским. И зло тоже помнят. А нам нужно, чтобы дауры были с нами — это ведь ты понимаешь? Вот потому и отдельная засада: уж пограбить я Галингу и прочих уговорю. Снова будем биться вместе, значит, еще ближе друг другу станем».
«Верно, — после раздумий кивнул Ивашка. — И кровью их повяжем. Опосля такого у богдойцев к ним веры не станет».
Дурной тогда стыдливо промолчал. Не хотелось признаваться, что он также думал про союзников. Но…
Но, когда ввязываешься в такие игры, трудно остаться чистеньким. Невозможно остаться.
…Новый день нес новые неприятности. И нависшее с утра хмурое небо сразу готовило к ним беглеца из будущего. Лагерь (даурская его часть) бурлила и волновалась. Ложкой, взбаламутившей дауров, стал шаман, который приперся в лагерь и шагал сейчас прямо к атаманскому шалашу. Выряженный по всей форме и держащий на вытянутых руках коровий рог в серебряной оправе. Всё это время избегавший Дурнова, теперь он сам подошел к найденышу и первым заговорил.
— Выпей это.
— А что это? — оторопело уставился на рог Санька.
— Шесть дней я готовил зелье, — гордо ответил Науръылга. — Шесть ночей молил онгоров освятить его. Пей.
Дурной испуганно глянул на варево в руках шамана, а потом заозирался. Вокруг стояли десятки дауров, с тревогой и надеждой в глазах. Отказаться? А вдруг это что-то значит? С другой стороны, вокруг стояло немало казаков. Многие из которых весьма неодобрительно смотрели на заискивания Дурнова с местными. Ну, ладно еще политика — тут какая-никакая выгода имеется. А вот знаться с колдунами… Впрочем, Санька и не знался. Науръылга, конечно, убежден, что спас его от болезни, но сам беглец из будущего все эти пляски с бубном ни в грош не ставил.
«Ну и что делать? — растерянно стоял перед рогом атаман. — Что там в эту шаманскую голову взбрело? Набодяжил наркоты какой-нибудь. Хлебну и начну мультики смотреть — а он будет всем трепать, что я с духами общаюсь… А враг-то наверняка близко! Он, может, завтра придет… Или даже сегодня!!!».
Шаман, пристально вглядывавшийся в растерявшегося лоча, в этот момент вдруг улыбнулся и низко кивнул.
Будто соглашался. Или подтверждал.
И снова протянул рог.
— Пей. От всего сердца даю.
«Думаешь, зассу? — гордость об руку со злостью вдруг потоком хлынули в кровь Известя. Устал он маяться проблемой выбора. — Давай сюда свою бодягу!».
Широко перекрестившись (для казаков), Дурной взял рог в руки и залпом выпил (для дауров). Зелье вообще ничем не пахло. Санька прислушался к ощущениям в теле, но кроме легкого холодка в пищеводе ничего чувствовал.
— Ну, и что это было? — с немного нервной усмешкой спросил он у шамана.
— Доверие, — с улыбкой ответил Науръылга. И добавил неожиданно. — Мы поможем тебе, лоча.
Шаман тут же разогналдауров, достал бубен и принялся голосить прямо в хмурые небеса.
Дурной посмотрел бы на шоу не без интереса… Только в это время в лагерь быстрой рысью влетели дородный Делгоро с несколькими разведчиками.
— Сашика! — с коня заорал брат Чакилган. — Идут! Бойдойцы идут!
В снежном «окопчике» дуло не так пронзительно, как на открытом берегу, но ноги ощутимо начинали замерзать. Погода словно сошла с ума и напрочь забыла, что уже апрель начался. Отработанный маневр «занять позицию» сыграл с союзниками злую шутку: стрелки и их поддержка стремительно заняли подготовленные укрепления… а врага всё нет и нет. Разведчики Делгоро заметили их издалека, орда Минандали плелась по правому берегу, но была еще очень далеко.
Казаки и дауры оделись тепло, но даже они не были готовы к такой пурге, которая разразилась над Амуром. Ветер врывался в трубу речной долины и просто обезумевшим табуном несся с верховий на низ. Дурной закрыл рукавицей левую сторону лица и только изредка выглядывал из-за нее, чтобы посмотреть: появились ли маньчжуры?
Он занимал позицию почти в самом центре 200-метрового окопчика, чтобы руководить стрелками непосредственно. Позади, в зарослях засела… скажем так, «тяжелая пехота»: 12 десятков казаков и дауров. Первой частью (совсем малой) руководил тот самый десятник Нехорошко, а второй — князь Бараган. Никто из них не желал подчиняться другому.
— Просто держись поближе к князьцу, — тихонько шепнул Турносу атаман. — Громко приказывай своим, глядишь, и дауры также будут действовать.
Увы, с командирами здесь сильно не повезло. Нехорошко не знал и не желал знать даурский язык, а Бараган, который там у себя на севере уже начал деловые отношения с ткачом Якунькой, по-русски понимал фраз десять — и все они не были связаны с войной. Но никого из них понизить Дурной не мог: слишком высокий авторитет у обоих. Половину дауров вообще видно не было: старый Галинга увел их конными к своему тайному проходу на берег.
«Этими я вообще не смогу управлять в бою, — обреченно вздохнул атаман. — Придется надеяться на боевое чутье старого орла и молодого медведя».
Под медведем он, конечно, подразумевал тучного Делгоро.
— Идут… Идут.., — прокатился шепоток по окопчику с левой стороны, и Дурной быстро вскинулся и проверил пищаль: не смело ли порох с полки, работает ли замок. Потом принялся разминать замерзшие руки и ноги.
Черная змея (особенно черная в силу надвигающихся сумерек) тянулась медленно, но неотвратимо. Тянулась прямо по галечному голому берегу, то есть, в 30-40 шагах от окопчика. Даже беглый осмотр подтверждал: маньчжурам заметно досталось под Кумарским. По счастью, шли они точно так же, как до этого маршировали вверх по реке: впереди маньчжурская и даурская конница, а где-то там, за ней волоклись пехота и обоз. Стылый ветер, словно опытный садист, хлестал их колючей ледяной плетью по спинам, а лошадей — по крупам. Засевших прямо на краю скалистого вала врагов они не видели, да особо и не высматривали.
Не до того беднягам.
— Сидеть тихо, как мыши, держать оружие наготове, — пустил по шеренге строгий приказ Дурной.
И почти сразу чуть не подпрыгнул, когда что-то тяжелое
