решил не отходить от канонов. От первой линии были прокопаны пять сужающихся друг к другу дорожек вглубь обороны. Не такие глубокие и без навалов из камней и бревен; просто, чтобы бойцы могли быстро и скрытно добраться до окопов и также отступить. В 40 шагах от первой линии оборудовали вторую: небольшой вал из снега, камней и веток. Здесь можно закрепиться в случае неудачи на первом рубеже. Дальше, до самого лагеря — только тропы натаптывали.
Укрепления ставили два дня. А затем пришлось только ждать. Дурной разослал секреты во все стороны, поскольку доверял им больше, чем учебникам истории. Теперь, при любом раскладе, он узнает о подходе врага минимум за час. Чтобы войско не скучало, каждый день в неизвестный час атаман объявлял тревогу и проверял, как быстро и слаженно отряды занимают позиции. С каждым разом выходило всё лучше, только воины — что казаки, что дауры — злились от этого всё сильнее. Кто-то из князей даже пытался отлынивать от тренировок, посылая лишь своих людей.
— Ополумели, что ли? — орал на них Дурной. — А если правда враг?! Как ваши воины без командиров будут!
— Когда маньчжуры придут — уж мы не отстанем! — улыбался Бараган.
— А как вы настоящую тревогу от тренировочной отличите? — размахивал руками Известь и понял, что сам себя в ловушку загоняет. Если они будут отличать — вообще никто тренироваться не станет. А если не смогут — то последствия могут оказаться катастрофическими.
Учения пришлось отменить, и на разноплеменный отряд навалились скука да безделье. Те, кто не был занят в охране, кого не отпускали на охоту, маялись дурью. Местных хотя бы Науръылга развлекал. Чохарский шаман, который увязался с отрядом Галинги, обустроил целую полянку в стороне от лагеря, утыкал ее бревнами, на которых резал странные знаки, развешивал ленточки, фигурки — и постоянно камлал.
Дауры ходили к нему толпами, и Науръылга никому не отказывал в шоу. Кроме Дурнова. Серьезно, тот дважды направлялся к капищу, но едва шаман видел атамана-лоча, тут же клал бубен, снимал тяжелый ритуальный головной убор и шел в свой шалашик. Камлать перед Дурным и даже говорить с ним он категорически отказывался. А поговорить было о чем, ибо Науръылга не просто прыгал с бубном, но и пророчил вовсю. Ладно бы, по мелочи: «тебя не убьют», «ты бойся стрелы с зеленым наперением» и так далее. Однако, шаман объявлял авторитетно: «сегодня маньчжуры не придут». И довольные дауры расходились предаваться безделью. А если придут?! А дурацкий шаман уже всех расслабил — ему же верили. Верили по-настоящему, больше чем синоптикам в XX веке.
Но договориться с Науръылгой не выходило. Санька и к Галинге ходил. Урезонь, мол, батя, своего служителя культа. Но тот только отмахнулся. Грозен был старый князь, но на шамана его власть не распространялась. Тот был странным. Он же вообще оказался не из рода Чохар. Совсем молодой парень вдруг услышал зов духа-борчохора и пошел в неведомые ему места. Причем, не дошел, едва не сгинул в болоте. Но через духа приказал Галинге идти в леса, найти его, вытащить из трясины и доставить в стойбище.
Как чохарцы приняли чужого, непонятно. Но в роду не так давно скончался мохон саман — родовой шаман — и преемника не имелось. Вот все и поверили, что дух старого шамана призвал чужого парня. Тот первым делом из шаманского шатра вынес всех онгоров — духов-хранителей — и повесил на камчу своего борчохора. Дауры тогда напряглись, но беды на род не обрушились. Так и стал Науръылга новым шаманом рода Чохар.
Еще через пару дней Дурнову стало не до горе-прорицателя. Битва приближалась, и он сделал очередную попытку отжать порох у новиков. Осенью Кузнец каждому своему в дорогу дал по целому фунту — этого с запасом хватало на 10-12 выстрелов. Тогда как у большинства ватажников Темноводного не оставалось и по 30-ти золотников на дуло. У дауров Галинги и этого не имелось.
— Нехорошко, — подступил Санька к командиру служилых-соглядатаев. — Поделись порохом. Ну, ладно, раньше. Там мы просто жили, можно за свое барахло трястись. Но сейчас же бой грядет. Общий бой! Если мы все стрелять по врагу не сможем — все ведь поляжем. Твои три десятка лишний порох не спасет.
— То ты про бой баешь, — с улыбкой скривил рот десятник. — А мож ево и не будет вовсе? Кузнец с Бекетовым богдойцам как вломят, что и стрелять не по ком будет.
— Турнос, потом поздно будет!
— Уймись, Дурной. Тот порох Кузнец мне доверил, я за него и ответ несу.
Так, ни с чем пришлось уйти. Атаман ходил злым, видя, как его замыслы рассыпаются о стенку общего нежелания понять. Апрель еще вдруг принялся радовать теплом. Каждый новый день становился жарче предыдущего: на берегу снег вовсе растаял, снежные брустверы тоже начали проседать. А как народ солнышку радовался! Все-таки уже больше недели без настоящего тепла живут, по-походному.
Так и пришло 4 апреля — день, в который Минандали должен был отступить от Кумарского острога. Если так всё и есть — до боя оставалось три-четыре денька. А войско вокруг — словно, на пикник выбралось. Сейчас оно к бою было меньше готово, чем в первый день.
Не нравилось это Дурнову.
«Может, нужно было вместо туманных намеков сказать всем правду? — снова начал он изводить себя постоянной зудевшей в голове дилеммой. — Четко сказать воинам: что их ждет и когда. Чтобы всяких шаманов не слушали».
Додумать не успел, как контраргументы уже выстроились в ряд: как это объяснить, как убедить в своей правоте? И главное — а что, если этого не случится? Вдруг история уже сдвинулась… Заявить себя пророком не так сложно, как доказать свое всезнание. Ошибись один раз — кто поверит тебе потом?
«Нельзя, — снова сам себя остановил Дурной. — Никакого самозванства».
Из всей почти полутысячи воинов, собравшихся в тайном лагере, только раскрасавец Ивашка знал чуть больше остальных. После памятной стыдной дуэли, Санька выдал ему имеющиеся сведения о походе, не раскрывая источника знаний. Пусть думает, что хочет. Но для убедительности добавил в рассказ множество деталей, конкретных имен. И предложил план.
«Когда богдойцы обломают зубы под Кумарским, — говорил он «Делону». — Они станут намного слабее. Мы всё равно, вряд ли, уничтожим их целиком… Но потреплем знатно. Думаю, после этого они
