остаться здесь. Быть моим советчиком в делах державных.
В голове беглеца из будущего так сильно шумела тревога, что он не сразу понял царские слова.
— Что⁈
— Поставим тебя в дьяки думные, сделаем сыном боярским. От Дворца получишь полсотни дворов для прокормления. И будешь при мне нести службу.
Вот так да…
На пару мгновений Дурной задохнулся. Задохнулся от внезапных перспектив, которые тут же стали разбухать в его голове! Стать правой (да ладно, хоть левой) рукой царя! Предупреждать его о грозящих напастях. Конечно, беглец из будущего немного знал о событиях из правления Федора Алексеевича, но зато разбирался в международной ситуации, понимал, кого опасаться, а с кем не грех и подружиться. Можно будет самому контролировать экономические реформы, заниматься разведкой ресурсов по всей стране — вывести, наконец, страну из тотальной бедности! Смягчить гнет крепостничества, дать толчок к развитию промышленности.
А главное — потихонечку капать царю на мозг о том, что боярство необходимо низвести до обычного служилого сословия. Очень трудно это, но реально! Ведь Федор и сам это понимает. Недаром в реальной истории он все ж таки издал указ о полной и окончательной отмене местничества. Издал буквально за несколько месяцев до своей смерти — так что новшество не успело прижиться. Бояре не захотели. И свою «табель о рангах» он тоже планировал. Пусть сильно ограниченную и безумно сложную, состоящую из 37 статей и чуть ли не сотни отдельных ступеней… Но главное — планировал! Были у него такие мысли!
И вот… Если Олеша сможет продлить царю срок жизни, а он, историк из далекого будущего, даст мудрые советы…
На дрожащих ногах Дурной отвесил венценосному собеседнику максимально низкий поклон.
— От всего сердца благодарю тебя, государь… Но не могу принять такую честь.
«Конечно, не могу! Это ведь не игры ума, не упражнения на тему: сделай всё правильно. Это реальная жизнь. Жизнь при московском дворе, который, похоже, особо не уступает и мадридскому… Не мое это поле битвы. Помню, как в Темноводном одного интригана Пущина едва не хватило, чтобы полностью сковырнуть меня. А тут. Тут такие матерые зубры! Десятками! У всех связи, интересы, планы. Да они меня уничтожат походя, я даже не успею им дорогу перейти. А уже если перейду!.. У них тут вечная грызня идет друг с другом, ребята в такой форме — мне с ними не тягаться. Да я и не хочу. Не хочу даже пытаться стать лучшим среди них… Я домой хочу».
Смотреть на царя было боязно. Федор Алексеевич, только что неслыханно облагодетельствовавший какого-то дикого чернорусса, словно пощечину получил.
— И пошто ж?
— Государь-батюшка! — Дурной даже не поленился бухнуться на колени. — Ты же слушал меня, я всей душой тебе помочь желаю. Если что-то тебе от меня потребно — я с радостью расскажу и подскажу… в меру своего скудоумия. Но тут мне оставаться нельзя. Там, на Амуре, мой дом. Жена, сыны. И самое важное — ежели я не вернусь на Русь Черную, то не будет этой земли у России.
Федор Алексеевич на миг даже забыл об обидах.
— Как это?
— Очень тяжелым было наше житье, государь. Темноводье стоит на рубеже с богдойцами, с монголами. Там особый подход требовался. Но государев человек Хабаров первым делом ополчил всех местных против русских. После сделал так, что многие из них отъехали служить к богдыхану. После того воевода Пашков повел нас всех в самоубийственный поход на богдойцев. Едва не кончилась тут наша земля… С большим трудом мы всё сызнова выстраивали. Русские вместе с даурами, ачанами, гиляками, тунгусами — как равные. С большим трудом вместе подымали хозяйство. Приучались не обдирать друг друга, давать каждому возможность трудиться и жить в достатке. Никто у нас никого не принуждает. Только так и выжили…
Дурной развел руками.
— И по-иному, государь, черноруссы жить не захотят. А когда из Москвы воевода приедет, да начнет всех к ногтю прижимать (уж такого я в Сибири насмотрелся и наслушался) — то Русь Черная терпеть не станет. И полыхнет!
— Уж не угрожаешь ли ты… — в голосе царя зазвучала сталь.
— Ни в коем разе! Только упреждаю, заботясь о тебе, государь. Война ведь легкой не будет. Конечно, силы твои, Федор Алексеевич неизмеримо выше. Но Русь Черная больно далеко. Войско надо будет через горы вести. И немалое войско. Для победы ни тысячи не хватит, ни двух… Стало быть, аж отсюда слать людей потребуется — тысячами. Больно дорого война встанет. А в итоге нашу землю богдойцы приберут. Ибо черноруссов твои вои перебьют, ты же, государь, там многие тысячи держать не станешь — больно дорого это. Вот и выходит, что при любом раскладе и нам полный крах, и тебе ничего не достанется. Так что нельзя мне тут оставаться…
— Вот оно что! — Федор неискренне улыбнулся. — Я разумею, желаешь ты, чтобы тебя я поставил воеводой над… Русью Черной?
— Упаси Господи! — улыбнулся Дурной. — Я — Большак чернорусский и таковым останусь, покуда общество иначе не решит. А желаю я, государь, делать всё, чтобы наша земля помогала всей России. Но для того нужно, чтобы в Темноводье ничего не менялось.
— Больно хитро излагаешь, Сашко. Не крути, не виляй.
— Прости, государь! — Большак снова стал бить поклоны. — Ничего хитрого мы не хотим. Только лишь одного — пусть Русь Черная черной землей и останется. Только царевой! Будем мы служить тебе и только перед тобой ответ держать! Можно ряд заключить, в котором всё прописано будет.
Царь открыл было рот, но Дурной, как был на коленках, подшагнул к нему.
— Господом нашим и Матерью Божьей клянусь, то не ради нас самих! Но ради всего российского царства! Будем мы нести тягло тебе, государь, исправно — ровно, как подрядимся. Злато, пушнину будем поставлять, торговле всячески поспешествуем! Особливо, морской. Ты, конечно, волен поставить на Амуре своего человека. Не воеводу, но человека с иными правами. Пусть он следит за сбором тягла, за исполнением царской воли, пусть ведает переговорами с Китаем, Чосоном и кем бы там ни было. Пробивает торговые пути. Только в нашу внутреннюю жизнь, в наши порядки пусть не мешается.
— Две власти хотите?
— Простым людишкам и одной много, — улыбнулся Дурной. — Но две — это даже лучше! И твой ставленник, и мы будем работать
