уже по-настоящему выходить в море.
Глядишь, за годы его отсутствия люди Ивашки «Делона» уже соорудили более-менее надежные корыта, а из Болончана проложили прямую дорогу в Совгавань. Тогда с новыми мастерами можно сразу закладывать там порт и верфь — уже под настоящие корабли. Ставить острог на Сахалине…
«Надо, кстати, острову название красивое дать. А то всё Большой да Большой, — улыбнулся он. — Сахалин не пойдет, конечно. Это маньчжурское название Амура, и название переползло на остров банально из-за грубой ошибки какого-то картографа… Может, назвать его Чакилган? Ну или Бомбогор — чтобы жена поменьше злилась».
Шутка показалась Дурнову забавной… Хотя, а почему это шутка?
Хорошо бы насобирать людей, чтобы поставить острожек и на Хоккайдо. А что, север острова японцами еще не подчинен, и по всему Хоккайдо периодически вспыхивают восстания айнов. Эту карту даже можно разыграть… Но только в том случае, если мореплавание станет стабильным и регулярным. Поддержим айнов — они поддержат черноруссов. А казачки на острожке смогут плавать на Кунашир и копать серу в течение всего года.
«Закрепимся там — и через годка три-четыре двинемся вверх по Курилам. На Камчатку, потом на Алеутские острова — и вот уже Аляска. Если получится корабли по-европейски делать — то вдоль берега и до Калифорнии доберемся. Там сейчас даже испанцев толком нет. Начнем старателей засылать: будет у нас и аляскинское, и калифорнийское золото. Главное, чтоб это золото Россию в Испанию не превратило».
Но это еще не скоро… Может быть, даже не при жизни Дурнова. Демид с Муртыги продолжат.
Пока более насущные дела — переселенцы. Если их поток станет более-менее стабильным (хотя б, по тысяче в год), то надо заселять берега за Малым Хинганом. А, может быть, даже попытаться отжать земли на Нижнем Сунгари.
«Если маньчжурам совсем туго приходится, то это вполне реально! — рассуждал Дурной. — Много нам не нужно, но низовья Сунгари — это самые плодородные земли в бассейне Амура. Там осели дючеры. Возможно, с помощью Индиги сможем часть из них переманить к нам, ну, а прочие земли как раз переселенцы и заселят. Создадим там главную житницу… Конечно, конфликтов немало возникнет. Ну да куда без них!».
Конечно, новый воевода сильно усложнит решение политических вопросов. Придется действовать только через него, всё ему мучительно объяснять: как тут всё устроено, почему с одними дружить можно, а с другими — нельзя. Но, с другой стороны, теперь со всеми соседями можно говорить не от лица какого-то непонятного сборища, а от целой России. Это снимет немалое число проблем.
«Самое главное — наладить торговлю. От нас — в Китай, Корею и Внутреннюю Монголию. И от нас же — в Сибирь и до самой Москвы. Нужно стать узловой точкой транзита — и тогда можно вообще махнуть рукой на золото. Пусть Москва хоть всё себе забирает. Я раз десять говорил царю: не в золоте счастье. Если он меня услышал, то правильно им распорядится. Мы же будем изо всех сил поднимать сельское хозяйство, ремесла, торговлю — и всё это на свободном труде…».
О том, что будет дальше, Дурной старался не только не говорить, но даже не думать. Но получалось плохо. Мысли-мечты требовали бытия, хотели существовать! Не мог бывший мальчик, выросший в СССР, не мечтать о том, что Черная Русь — земля, не знающая крепостничества; земля, где любой труд позволяет быть обутым и одетым; земля, где люди сами, сообща вершат свою судьбу, а не служат господам — станет местом притяжения для многих людей, жаждущих лучшей доли. Через торговлю, через другие каналы в России станут узнавать о другой Руси, где можно жить по-настоящему… И начнут сюда бежать.
Очень далеко, и, конечно, не все решатся. Но все и не нужны. Иначе цари да бояре очень быстро испугаются.
«Они в любом случае, испугаются, — не обманывал себя Дурной. — Но, возможно, это случится, когда уже поздно будет. Когда Русь Черная сможет отбиться даже от большого войска, которое способна будет прислать Москва. И тогда…».
А что будет тогда? Беглец из будущего очень надеялся, что царская Россия, просто, чтобы сохраниться, вынуждена будет перенять, хотя бы, часть правил и законов, по которым будут жить (уже живут!) на Амуре.
Вся Россия выберет Амурский Путь. Путь равенства людей. Путь без принудительной эксплуатации. Путь участия людей в управлении.
…Страшные мысли. Сладкие мысли. Кто-то скажет еще: наивные. Но, если уж чему и посвящать остаток своей жизни — так чему-то подобному.
«Надо будет хорошенечко поговорить с Демидом и Муртыги… Надо вообще заниматься с нашей молодежью. Это ведь им всё предстоит свершать. Я-то вряд ли доживу…».
…Не догнали они Ваську Мотуса со товарищи. В Верхотурье узнали, что первая группа черноруссов с мастерами уплыла почти за две недели до них. Но и сами «делегаты» здесь долго не сидели. Дурной с компанией были по уши увешаны официальными бумагами самой высшей пробы, так что везде им был зеленый свет, а все чинуши бодро гнули перед ними спины. Вернули государю лошадок, взяли первое попавшееся плавсредство (благо, были они налегке, а 40 с лишним человек даже на одном дощанике могут разместиться) — и двинулись дальше на восток, уже по Сибири. Жилы не надрывали, но спешить спешили. Подгонять черноруссов не надо было: все с радостью гребли веслами, что те аж гнулись.
Домой! Домой едем!
Даже Аратан сидел на руле непривычно веселый. Вроде тобольская земля — это еще далеко не Темноводье, а все одно казалось, что уже почти у себя.
В Тюмени практически не задерживались, лишь взяли припасов на рынке и пристаней. Также думали миновать и сам Тобольск. Однако, едва дощаник приткнулся к свободным мосткам, а гребцы разогнули усталые спины, как к гостям подъехала пышная кавалькада.
— Сашко! Друг дорогой! Рад вас всех видеть во здоровии! Прошу ко мне за стол! Уж угощу — не обижу!
Петр Василич Шереметев Большой. Сам.
— Значит, сладилось всё у вас с царем-батюшкой, — не то спросил, не то утвердил тобольский воевода, оглядывая большеформатные листы с вензелями и печатями. Не то, чтобы он потребовал их у Дурнова… тот как-то сам собой разговорился и стал их показывать. Честолюбие, что ли проснулось?
— Ох, и рад же я за тебя! — Шереметев панибратски хлопнул Большака по плечу. Вообще, теперь он стал держаться с ним… почти на равных. — От всего сердца то тебе
