— Что ж, похоже, «Блюхеру» удалось-таки восстановиться после полученных повреждений. При горящих котлах его появления можно ожидать в любой момент — фон Кляйне не будет просто так жечь топливо, лишь бы занять своих кочегаров. — Это было произнесено со смаком — воякой, предвкушавшим хороший грозный бой. — Хотелось бы передать ему кое-что от «Бладхаунда» с «Орионом» — надо расплатиться по старому счету.
Однако у Джойса тоже было кое-что — послание, рожденное на столе адмирала сэра Перси Хауи, командующего ВМФ в Южной Атлантике и в Индийском океане, и говорилось там, в частности, вот о чем:
«Задача сохранности Вашего соединения является вторичной при рассмотрении необходимости нейтрализации «Блюхера». Риск, связанный с ожиданием выхода «Блюхера» из дельты, слишком высок. Считаю крайне необходимым ликвидировать или блокировать его в месте его нынешней якорной стоянки. Последствия прорыва «Блюхером» блокады с последующим нападением на караван судов, перебрасывающий сухопутные войска в Тангу, могут оказаться катастрофическими. С учетом неприбытия в срок двух направленных к Вам трамповых судов в целях использования их в качестве блокирующих, а также при отсутствии успешных боевых действий против «Блюхера» до 30 июля 1915 года Вам надлежит затопить «Ринаунс» и «Пегас» в рукаве Руфиджи, чтобы воспрепятствовать выходу «Блюхера» из дельты».
Этот приказ заставил капитана Артура Джойса содрогнуться от страха. Затопить такие замечательные суда — мысль об этом казалась не менее отвратительной, чем инцест, отцеубийство, человеческое жертвоприношение. Было уже 26 июля — в его распоряжении оставалось лишь четыре дня на поиски альтернативного решения, прежде чем приказ вступит в силу.
— Это, конечно, произойдет ночью — не иначе! — В голосе Армстронга чувствовалась жажда сражения. — Но на сей раз ему придется иметь дело не со старушкой и девчушкой, как «Орион» с «Бладхаундом». — Его тон чуть изменился. — Мы должны быть готовы. Через три дня новолуние, так что в распоряжении «Блюхера» будут темные ночи. Может измениться и погода… — Армстронг выглядел уже несколько озабоченно. — Мы должны быть во всеоружии…
— Прочтите, — сказал Джойс, протягивая Армстронгу листок тонкой бумаги. Тот стал читать.
— О Боже! — У него чуть не перехватило дыхание. — Затопить. Господи!
— «Блюхер» может воспользоваться двумя рукавами, — негромко продолжал Джойс. — Нам следует блокировать оба — и «Ринаунс», и «Пегас»!
— Боже милостивый! — с ужасом воскликнул Армстронг. — Должен же быть какой-то другой способ.
— И мне кажется, есть, — сказал Джойс и посмотрел через каюту на Себастьяна. — Мистер Олдсмит, — деликатно начал он, — а нет ли у вас возможности вновь попасть на борт немецкого крейсера?
В уголках воспаленных глаз Себастьяна скопилась желтая слизь, однако темная краска скрывала круги усталости под глазами.
— Лучше бы не надо, друзья. — Он медленно провел рукой по бритому черепу и почувствовал колкий ежик отраставших волос. — Проведенные там часы стали самым неприятным временем в моей жизни.
— Понимаю, — согласился капитан Джойс. — Прекрасно понимаю. Я бы и не просил вас, если бы не считал это делом первостепенной важности. — Сделав паузу, Джойс сложил губы и тихо насвистел первый такт «Похоронного марша» Шопена, затем со вздохом покачал головой. — Если бы я сказал вам, что вы — тот самый единственный человек, который может спасти от уничтожения оба крейсера этого соединения и защитить от смерти пятнадцать тысяч британских солдат и матросов, как бы вы на это ответили?
Себастьян вновь уныло осел на кушетку и закрыл глаза.
— Можно мне сначала немного поспать?
Устройство было размером с коробку из-под двадцати четырех гаванских сигар «Монте-Кристо», поэтому над содержимым пришлось хорошенько поработать главному кудеснику машинного отделения и артиллерийскому специалисту крейсера «Ринаунс».
Теперь оно лежало посреди стола капитана Джойса, и старший техник объяснял собравшейся вокруг почтенной аудитории принцип действия и назначение.
— Все очень просто, — начал он с акцентом родины виски.
— Иначе и быть не может… — тут же заметил Флинн О’Флинн, — а то Басси не поймет.
— Нужно лишь поднять крышку. — И техник не замедлил проиллюстрировать свои слова соответствующим действием. Даже Флинн вытянулся вперед, чтобы взглянуть на содержимое коробки. В ней аккуратненько лежали шесть гелигнитовых палочек — они выглядели как свечи, завернутые в жиронепроницаемую бумагу. Еще там были плоская батарейка из фонаря с выпуклым стеклом и часы-будильник в футляре из свиной кожи. Все это соединялось между собой хитросплетением медных проводов. На металлической подставке будильника было выгравировано:
Моему дорогому супругу Артуру.
С любовью,
Айрис. Рождество, 1914.
Капитан Артур Джойс подавил в себе сентиментальные терзания мыслью о том, что Айрис отнеслась бы к этому с пониманием.
— Затем… — продолжал техник, явно наслаждаясь вниманием аудитории, — заводите этот маховичок на часиках, — он дотронулся до него указательным пальцем, — закрываете крышку, — он закрыл крышку, — и через двенадцать часов — ба-бах! — Шотландец с таким воодушевлением озвучил взрыв, что слюна мельчайшим спреем разлетелась по всему столу, и Флинн поспешил отпрянуть, чтобы оказаться вне досягаемости.
— Двенадцать часов? — переспросил он, вытирая все же попавшие ему на щеки брызги. — А отчего так долго?
— Это я приказал сделать двенадцатичасовую отсрочку, — ответил вместо техника Джойс. — Поскольку мистеру Олдсмиту придется, пробравшись на «Блюхер», внедриться в рабочую группу, занятую перемещением снарядов, ему, вероятно, будет не так просто выйти из состава этой группы, чтобы покинуть судно после размещения взрывчатки. Полагаю, мистер Олдсмит был бы вправе отказаться от данного задания, если бы мы не смогли обеспечить ему достаточное количество времени на побег с «Блюхера» после… э-э… — он подыскивал подходящее по стилю продолжение, — после успешного завершения его миссии. — Джойс был доволен собой и своей речью и повернулся к Себастьяну в поисках поддержки. — Я правильно отразил ситуацию, мистер Олдсмит?
Чтобы не уступить капитану в красноречии, Себастьян на мгновение задумался, прежде чем ответить. Пять часов мертвецкого сна в объятиях Розы освежили его тело и обострили восприятие до остроты толедского клинка.
