— Не разгорается совсем, — посетовал Зубов, пытаясь запалить сырые дрова: во дворе обнаружилась изрядная поленница, перевитая вьюном и поверху уже поросшая травой — наверное, единственное из имущества, которое хозяева не забрали с собой. — А спичек мало.
Он пробовал подсовывать под поленья листы, вырванные из тетрадей, захваченных с собой, но те, отсыревшие во время болотного перехода, тоже лишь шипели и тут же гасли, стоило убрать спичку.
— Лучины нащепите, — подал дельный совет Лев Дмитриевич, блаженно растянувшийся на полу. — Вон, от косяка дверного. В доме-то древесина посуше.
Легко сказать «нащепи». Валерий Степанович с досадой порылся по карманам и понял, что в суматохе забыл в недосягаемом уже «запредельном» жилище свой перочинный нож — преполезнейшую в походном быту вещицу с двумя десятками различных лезвий. А иного оружия почетным пленникам не полагалось, даже столовые ножи были короткими и тупыми.
— У вас есть нож?
— Откуда? — спектрометрист умудрился выразительно пожать плечами в лежачем положении. — Может, у вас есть? — тронул он за колено скорчившегося рядом в обнимку с неразлучной винтовкой Мякишева: заплечный мешок тот так и не снял, опершись им о стену. — Э-э! Проснитесь!
Николай вздрогнул, как от удара током, разлепил лихорадочно блестевшие глаза и долго не мог понять, что от него хотят. Отчаявшись добиться от него чего-нибудь путного, Зельдович сам дотянулся до ножен у него на поясе и не без труда вытащил нож. Тот попытался перехватить его, но с занятыми винтовкой руками это было проблематично.
— Экий тесак! — не то похвалил, не то осудил Лев Дмитриевич, перебрасывая нож Зубову. — Только овец таким резать. Вот, помню, был я на Кавказе…
А начальник, поймав на лету клинок, никак не мог оторваться от него. Чересчур уж странной была покрывающая полированный металл темнокрасная пленка, легко шелушащаяся под ногтем. Чересчур уж она напоминала…
«Овец резать…»
— А почему у вас, Мякишев, весь нож в крови, — поднял он глаза на исподлобья глядевшего на него мужика. — Иван Лапин действительно отказался с нами идти или…
Какая сила заставила только что сидевшего без сил мужика вскочить? Даже не вскочить, а перелиться из сидячего в стоячее положение, он не понял. Откуда только взялась жизнь в выжатом как тряпка человеке, еще минуту назад не способном пошевелить толком рукой? Зубов лишь сжал покрытую чужой кровью рукоять единственного своего оружия, увидев винтовочный зрачок, глядящий ему в грудь.
— Умный ты больно, начальник! — каким-то чужим голосом проскрипел бывший рабочий. — Сам до всего допер. А зря… Мог бы и пожить…
— Вы с ума сошли! — схватил его за полу одежды Зельдович. — Что за детские игры…
И тут же со стоном полетел наземь от удара окованным железом прикладом. Очки запрыгали по гнилым доскам, теряя стекла, по лицу побежала кровь.
— Сволочь! — кинулся на врага геолог, пытаясь достать того ножом.
Но не успел.
Удар великанской кувалдой в грудь отбросил его к стене, остро пахнущая порохом трясина сомкнулась над головой…
Вторую пулю Мякишев всадил в живот стонущему спектрометристу, передернул затвор, чтобы добить обоих, и только сейчас осознал, что три оставшихся в магазине патрона — последние. Он так и не обшарил тогда в лесу убитого им Лапина, и, скорее, всего, остальные обоймы теперь покоятся рядом с его долей золота в тайнике под лесным великаном. А до Кедровогорска еще идти и идти.
Он с трудом выкрутил из намертво сжатого кулака начальника свой нож, хотел было полоснуть по шее с медленно, нехотя бьющейся жилкой, но сама мысль об этом вызвала у него мучительный спазм в желудке — и у убийства имеется свой предел.
— Ничего, сами тут загнетесь, — дрожащими руками он привел свою экипировку в порядок и вывалился за дверь. — Зверью на поживу. Туда вам и дорога…
Он захромал прочь от брошенной деревни, так и не оглянувшись ни разу…
— Все, лагерь наш! Живем, контра!
Тарас уже успел перепоясаться поверх робы солдатским ремнем с подсумками и плоским штыком от СВТ[33] в ножнах, но от самой винтовки отказался, предпочитая пистолет-пулемет с толстым диском.
— Видал, какой трофей?
Но Алексей Коренных был не рад. Он бросался в самые опасные места, искал смерти, но и пуля, и штык обходили его стороной. И теперь, когда все было кончено, предстояло самое тяжелое…
Казаки прорвали колючую проволоку и ударили в тыл, когда охрана уже торжествовала победу. Позади каждого кавалериста сидел пехотинец, спешивавшийся, как только оказывался внутри ограды, и тут же бросался в бой. Нападавшие мгновенно перемешались с обороняющимися, схватка распалась на множество поединков, и пулеметы на вышках оказались бесполезны. Пулеметчики, прозевавшие появление конников, палили поверх голов, боясь попасть в своих. А когда из бараков хлынули потоки заключенных и сотни рук, мешая друг другу, принялись раскачивать наспех сколоченные еще в момент организации лагеря сооружения, им уже стало не до стрельбы.
Уцелевшие охранники бежали сквозь те же проломы, что проделали нападающие, и затерялись в лесу, а нерасторопных осталось только пожалеть. Участь тех несчастных, что попали в руки озверевших зеков, преимущественно уголовников, была так страшна, что казаки вынуждены были взять оставшихся в живых под охрану и запереть в штрафном изоляторе.
Вообще же удалось обойтись гораздо меньшей кровью, чем ожидалось, и теперь победители выстраивали освобожденных на лагерном плацу, с трудом выравнивая шеренги рвавшихся мстить людей в черных ватниках. Но вокруг царил хаос.
Толпа уголовников разгромила медпункт и дорвалась до спирта, другие под шумок взломали двери продуктового склада, нажрались всего подряд, без разбора на голодный желудок, и теперь корчились в страшных муках, выблевывая тушенку пополам с крупой и сухарями. Отовсюду раздавались винтовочные выстрелы и вопли — бывшие товарищи по несчастью выясняли весьма сложные отношения друг с другом…
— Рад вас видеть в здравии, Алексей Кондратьевич, — спешился рядом с бывшими атаманом и комдивом офицер с полковничьими погонами на плечах, в котором Алексей не без труда узнал бывшего корнета Манского. — А это кто с вами?
— Командир дивизии Рабоче-Крестьянской Красной Армии Чернобров, — глаза Тараса зло сузились при виде ненавистных погон, а руки стиснули автомат.
— Бывший, — поправил Коренных, которому очень не нравилось, как поглаживал рукоять шашки Манской.
— Красный, значит, — сказал, будто выплюнул, Сергей Львович, — Полковник Русской Императорской Армии князь Манской-Тизенгаузен, — он кинул к козырьку фуражки руку, затянутую в лайковую перчатку, и не удержался от колкости: — Действующий.
