Машину Олялина, приблизившуюся ко входным решетчатым воротам первой зоны оцепления, похоже, уже ждали. Исходя из знаний, доставшихся ему благодаря допуску второй степени, Олялин догадывался, что шоссе вероятно оборудовано датчиками под покрытием. Они сигнализируют охране и о факте, и о размерах, и о массе, и о скорости приближающегося транспорта. Пётр Николаевич остановил машину перед воротами и едва успел прочитать вывеску (Светлогорский филиал НИИ МБП МЗ СССР, Лаборатория № 10 МО СССР), как к "Пчеле" подошёл дежурный – молодой, стройный капитан государственной безопасности с умным и располагающим выражением лица.
Олялин подал дежурному свои документы, представившись и сообщив, что ищет академика Фёдорова. Дежурный молча кивнул, посветил на документы ультрафиолетовым фонариком, за какую-то секунду убедившись в наличии всех должных признаков подлинности. Затем вернул бумаги с приветливой улыбкой:
- Извините, Пётр Николаевич, не узнал вас сразу в лицо! Пожалуйста, проезжайте вон туда (он указал направление рукой), на стоянку рядом с домиком!
Ворота сами собой открылись, и Олялин, оставив "Пчелу" в положенном месте, прошёл в домик – приёмную. Не прошло и минуты, как телефон, стоявший рядом с журнальным столиком, зазвонил. Мелодичный голос секретарши произнёс:
- Пётр Николаевич? Соединяю вас с академиком Фёдоровым!
Услышав в телефонной трубке чуть глуховатый голос Фёдорова, Олялин, ценя дорогое время академика, коротко и чётко изложил причины, по которым хотел бы с ним встретиться, если это возможно. Несколько суховатым, деловым тоном Фёдоров ответил:
- Ну, что же. Минут двадцать у меня есть. Подождите. В течение пяти минут буду!
Минуты через три послышался негромкий рокот бензинового мотора. Имея такой ранг и вес – и в Академии наук, и в Правительстве, Фёдоров получил редкую привилегию пользоваться личным автомобилем с двигателем внутреннего сгорания. Это была старинная французская машина с отдельно торчащими фарами и складным тентом, выпущенная, по всей видимости, ещё до социалистической революции. Вскоре входная дверь, ведущая ко второй линии защитного оцепления, открылась, и появилась чуть погрузневшая, но всё ещё стройная и подтянутая фигура академика. На вид ему было не больше шестидесяти. Олялин, знавший Фёдорова лишь по двум или трём мимолётным встречам в гражданской коллегии областного суда, поспешил подняться и сделал шаг навстречу, невольно вытянувшись. К этому побуждала энергичность, внутренняя сила, исходившая от академика. Впрочем, и рост – около 190 сантиметров – тоже.
- Здравствуйте! – произнёс Фёдоров одновременно с крепким рукопожатием. – Прежде всего, скажите, как вы здесь очутились? Меня это, по правде говоря, удивляет. Мы ещё позавчера предупредили всех местных жителей, чтобы с семи до девяти носа на улицу не высовывали, так как по всем прогнозам должна была прийти редкая по силе и продолжительности гроза! Опасная для жизни ввиду возможности близких разрядов! Вы что, не застали грозы?!
Олялин коротко, но толково и точно описал, когда и где застал грозу. Помедлив немного, счёл нужным расска– 326
зать академику и о странном видении. При этом рассказе лицо Фёдорова стало как будто каменным. Он неподвижно, почти гипнотически смотрел в глаза Олялина, не пропуская ни одного слова. После окончания рассказа, весьма далёкого от той цели их встречи, которую намечал Олялин, Фёдоров молчал около десяти секунд. Лицо его, оставаясь непроницаемым, смягчилось, и он почти приветливо задал вопрос, тоже, казалось бы, не связанный с целью встречи и темой рассказа Петра Николаевича:
- Скажите, пожалуйста, Пётр Николаевич, а какой у вас коэффициент интеллекта?
- Что-то около ста сорока. Чуть больше.
- А сколько баллов по моральным шкалам?.. Хотя да, о чём я спрашиваю! При вашей-то должности!
- Шесть или выше, Алексей Витальевич! – всё же, не без гордости, ответил Олялин, впадая во всё большее недоумение.
- Допуск "Б" или "А"?
- "Б", Алексей Витальевич . Но, простите, какое это имеет отношение?..
- Поймите меня правильно, товарищ Олялин. О некоторых, да что там! – О многих вещах, касающихся нашей работы здесь, в лаборатории, я просто не вправе с вами, пока что не вправе, говорить! Это во-первых. Во-вторых, я намеревался предложить вам работу у нас. Ну, а в– третьих, потрудитесь, пожалуйста, детально, но коротко (Фёдоров украдкой взглянул на часы) изложить ваши соображения, о которых вы упомянули мне сегодня здесь по телефону.
Олялин, досадуя на свою скованность, растерянность, непонятно почему овладевшие им, чувствовал себя глупцом. Но, умея прекрасно контролировать себя, всё же овладел собой и рассказал академику о тех вопросах и идеях, которые возникли у него здесь, в Кёнигсберге, за последние год – полтора. Для Фёдорова, внимательно слушавшего его, важным в этом рассказе было несколько моментов: то, что пытливый партийный работник увлекался работой в архивах; то, что при этом он поставил под сомнение естественный характер некоторых вроде бы несущественных событий новейшей истории страны; то, что самодеятельный исследователь проследил связь этих выкопанных в архивах данных с событиями планетарного масштаба. Но, главное, он высказывал гипотезу о теоретической возможности контроля влияния ответственных решений, принимаемых руководством страны, на будущее развитие. Он обосновывал разумность и даже необходимость поиска возможностей такого контроля. Более того, Олялин спрашивал Фёдорова, а не может ли оказаться полезной в поиске таких методов контроля (Олялин, как кибернетик, называл этот контроль контуром обратной связи) хронотроника. При этом Олялин извинялся за своё невежество, говорил, что по причинам чрезвычайной секретности знает об этой науке не более, чем любой другой советский гражданин, а к Фёдорову обратился со своими догадками, лишь будучи убеждённым в потенциальной значимости своих ещё недостаточно чётких гипотез, а также зная, что академик как раз и является основателем хронотроники и главным специалистом.
Закончив свой рассказ, Олялин пожалел, что вообще пришёл сюда. Он чувствовал себя полным болваном, кем– то вроде школьника, который явился на экзамен совершенно не подготовленным, невеждой, взявшимся за исследования, не имея при этом ни знаний, ни должных навыков. Пауза затянулась. И Олялин всё больше досадовал на себя, полагая, что после проявленной им глупости он никогда больше не сможет показаться на глаза знаменитому учёному. Где уж теперь уговаривать академика прочесть популярную лекцию в программе празднования Столетия Великой Октябрьской социалистической революции!… Но ответ Фёдорова, который тот, судя по продолжительности паузы, хорошо обдумал, оказался совершенно неожиданным:
