– Передам все в точности, матушка-боярыня. Благодарствую на добром слове.
Мишка поклонился третий раз. Роська вдруг шумно сглотнул и перевел дух, видать, и правда затаил дыхание.
– Присядь, старшина Михаил… – Нинея царственным жестом указала на лавку, с которой только что встали ребята. – …и ты, десятник.
«Христианское имя все-таки вслух произносить не стала. А может, по протоколу не положено? Может быть, по имени надо обращаться только к тому, кто принес послание, а к сопровождающим нет? Хорошо, хоть с остальным вроде бы не облажался. Но если: „Присядь, старшина Михаил“, – то разговор, похоже, еще не закончен. Просто дипломатические переговоры перешли из стадии официальных заявлений в стадию… черт его знает… консультаций, что ли?»
– Расскажи нам, старшина Михаил, о воинской школе и «Младшей страже». Дело это для нас новое, непривычное.
– «Младшая стража» – дело не столько новое, сколько забытое. Когда сто лет назад наша сотня пришла в эти места…
Мишка старался держать спину и голову так же, как и Нинея, но очень скоро почувствовал, что это не такое простое дело. Кроме физического неудобства и быстро наступающей усталости он ощущал еще и психологический дискомфорт – его поза была явно искусственной, в то время как Нинея выглядела совершенно непринужденно.
Кроме того, все время приходилось следить за руками, а Нинея как-то умудрялась, положив одну руку ладонью на стол, производить впечатление, будто рука лежит на подлокотнике кресла. Самым же обидным было то, что и Красава, по-видимому, чувствовала себя совершенно свободно. Даже бровью не повела, когда старуха положила ей руку на плечо.
«Черт знает что, сэр Майкл! Вы уже и забыли о тех временах, когда не знали, куда девать руки при разговоре. Какой конфуз! Нет, это ж надо! Невозможно сделать даже простейшую вещь – принять „зеркальную позу“ – без того, чтобы не выглядеть идиотом. Ну бабка, что значит порода! Так квалифицированно возить собеседника мордой по стогу, что даже и не понять, как это делается».
– Благодарствую, старшина Михаил, много ты нам интересного поведал. Чаю, шумно тут у нас станет, если воинская школа появится. По правде сказать, старикам молодые голоса всегда в радость, приятно, когда своими глазами продолжение жизни видишь. Однако же время позднее, не откажешься ли вместе со своим десятником разделить с нами трапезу?
«Нет, это уже садизм! Застольного этикета нынешних времен даже я не представляю, но ничего хорошего ждать не приходится. Семь шкур спустит и голым в Африку… Простите, лорд Корней, но я иссяк».
Мишка резко расслабился, и ему показалось, что он оплывает на лавке, как свеча.
– Фу-у, баба Нинея, пожалей, не могу больше!
– Наигрался, значит, в посла?
– Я не играл, непривычно просто…
– А если непривычно, значит, играл. Ничего, Мишаня, дети только думают, что играют, а на самом деле учатся жить.
– Как хоть получилось-то?
– Хорошо получилось, и в княжеском тереме не осрамился бы. И говорил все правильно… Почти.
– А что неправильно-то?
– Пыжиться не надо было. – Нинея снова медленно преображалась из Владычицы в добрую бабушку. – Тебе тринадцать, так и будь тринадцатилетним. Будь самим собой.
– А кем же я был?
– А ну-ка расправь усы, – неожиданно предложила волхва.
– Так у меня нету еще…
– А если бы стал расправлять, было бы смешно?
– Конечно!
– Вот так же смешно, и когда мальчишка смысленого мужа изображает. Говорил ты хорошо, слушать было приятно и смотреть на тебя было приятно. А вот когда ты со мной в благообразии соревноваться надумал, стало смешно. Потому что говорил ты от души то, во что верил, то, что для тебя само собой разумеющимся было. А потом стал играть в того, кем ты на самом деле не был. И стало тебе трудно, и говорить ты стал плохо, и устал быстро.
«М-да, сэр, не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз! И добавить к этой крылатой фразе нечего».
– Но учиться-то этому надо? Как же учиться, если не пробовать?
– Правильно, Мишаня, учиться надо, но не с внешности начинай, а с внутренней сущности. Ощути себя наследником древнего рода, продолжателем дел славных предков, частицей великого народа славянского, внуком Божьим! Возгордись этим и тут же смирись. Смирись с тем, что ты не волен ни в своих поступках, ни в поведении, ни в речах, ни во внешнем виде. Смирись с тем, что всегда и во всем, даже в мелочах, даже в самое краткое время, даже тогда, когда тебя никто не видит, ты должен быть достоин своего места в жизни, как бы трудно это ни было. В любых бедах: болезнях, поражениях, скудости, отчаянии – сумей соблюсти достоинство. Тогда спина сама выпрямится, и голова поднимется, и о руках думать не нужно будет, и каждый увидевший тебя все поймет без слов. Это трудно, очень трудно, иногда невыносимо, но если в народе нет таких людей, то жалок удел такого народа.
«Прямо по Гумилеву: „Будь тем, кем ты должен быть“. Только не та сейчас на Руси фаза этногенеза. Промахнулись вы, мадам, лет на шестьсот минимум. А может, и не промахнулись, а совершенно правильно чувствуете недостаток пассионариев – носителей императива: „Будь тем, кем ты должен быть“?»
– Я тебе сейчас кое-что скажу, Мишаня, – продолжала Нинея. – Один раз, и никогда этого больше не повторю. А ты подумай, как мне трудно это говорить и кем бы я была, если бы не смогла этого сказать. Ты знаешь, как я отношусь к киевским князьям. Ольга… Сука киевская… Баба, потерявшая мужа, – вдова. Что она может? В траур облачиться, вопить о возмездии, рыдать по покойнику, рвать на себе волосы… А она встала во главе войска и… И повергла княжество древлянское!
Еще она была матерью славного воина. Победителя хазар, грозы степняков, ужаса Царьграда. Что должна делать мать такого сына? Гордиться, хвалиться перед другими матерями, радоваться его славе… А она, считай, что своими руками… Знала, что ждет его засада, и ничего не сделала, чтобы спасти. Сидела и ждала, когда принесут весть, которую она и так знала, еще до того, как все случилось.
Но так было нужно. Потому что не князем он был, не властителем. Воинственным бродягой, подобным морским конунгам у нурманов. Храбрым, удачливым, но не способным управлять ничем, кроме своей дружины. Просто военачальником, равнодушным к делам власти.
И Ольга его приговорила. Мать! Сына! И перед ней склонились мужи, не верившие в то, что женщина может ими править. И она воспитала Владимира. Сына рабыни! Воспитала великим князем.
Чего ей это стоило, знала только она одна, никто не видел, что творилось у нее в сердце. И потому она победила! И это была цена за то, что Рюриковичи встали во главе великой державы. Меньше чем через сто лет после Ольги короли и императоры просили руки дочерей князя Ярослава. Великая Русь пошла не с Рюрика или Олега, а с Ольги. Вот, Мишаня, какие бывают сто лет! Вот какие нужны для этого люди!