– Ну, подписи-то можно и не читать, – остановил игумен и посмотрел на князя: – Как, Даниил Иванович, согласен царем быть?
– Это, чего ж такое получается… Это вроде бы не царь, а… – не нашел слова Мезецкий, – невесть кто. Раньше в Новгороде так князей звали. Дескать, приходи с дружиной, обороняй нас – будем тебя кормить-поить. А коли что не так – пшел вон! Значит, ни войну нельзя заключать, ни мир объявлять… то есть наоборот…
– А как бы ты думал? – пожал плечами настоятель. – Народ нынче пуганый. Боится, что царь на престол войдет, так начнет веревки из людей вить. У нас ведь еще Иоанна Васильича помнят… Разве худо, если казнить по суду будут, а не по царскому слову?
– С другой-то стороны, ежели о главных бедах будет у Земского собора башка болеть – тебе же лучше! – подал голос Костромитинов.
– Ага, – кивнул Мезецкий с усмешкой. – Особливо если войском весь Земский собор командовать будет!
– Ну, в военные да прочие дела никто к тебе лезть не будет, – рассудительно отозвался настоятель. – И налоги сам собирать станешь, и судей назначать. А вотчины раздавать, так это новых бояр плодить. Зачем они тебе?
– И то верно, – согласился князь. – Токмо где-то я такое уже слышал. Грамотка эта мне чего-то напоминает…
– Еще бы не напоминала! – ухмыльнулся довольный Авраамий. – Она же с той грамоты списана, по которой королевича Владислава на престол звали. Новую сочинять времени не было! Ну, добавлено кое-что да исправлено…
– Отцы, а попроще-то нельзя было написать? Коряво как-то – чтити, оберегати, торговати… Может – чтить, беречь, торговать?
– Положено так, – изрек настоятель. – Попросту – это в разговоре. А в бумаге должно быть торжественно! Это только Иоанн Васильич в письмах аглицкую королеву девкой непотребной обзывал… На словах, хошь курвой бы ее звал, нешто. А на бумаге – будь добр, излагай, как положено!
– А я еще так скажу, Даниил Иванович… – замялся Палицын. – Бумага все стерпит. Сегодня подпишешь, а завтра – возьмешь, да и разгонишь весь наш собор, к матери… собачьей…
Князь Мезецкий (государь Всея Руси?) потрогал занывшую руку и покачал головой:
– Если подпишу да крест поцелую – буду исполнять. Давай крест, отец настоятель!
Крест, протянутый Мезецкому, был простой – железный, выкованный деревенским кузнецом. Зато этим крестом преподобный Сергий благословил инока Симоновского монастыря Кирилла на путь в Белоозеро…
– Благослови тебя Господи, – перекрестил настоятель князя, а потом, взяв крест из рук князя, поцеловал и протянул Авраамию и Леонтию Костромитинову: – Клянитесь, брат мой и сыне, что будете верно служить царю русскому, Даниилу, как и я в том клянусь…
– Будет у нас на Руси, как в Польше али как в Швеции, – задумчиво изрек Мезецкий. – Там сенаты-парламенты королям ни вздохнуть, ни выдохнуть не дают. Это что ж, без Земского собора я и сделать ничего не могу?
– Ты грамотку-то внимательно слушал? Али нет? – укорил Мезецкого настоятель. – Где же там сказано, что Земский собор государевы дела решать станет? Нет, земцы тебе только советовать будут. А решать сам! Авраамий, вон, тоже тебе не дело говорит – разогнать Земский собор… Вчера о том спорили-рядили, но решили-таки, что советовать Собор может, но править ты будешь один! Одна голова должна быть!
– Хм, – повеселел Мезецкий. – А ведь и верно… Только, сколько там у нас на Соборе человек-то сидит? С полтыщи, а может, и больше? В думе Боярской и ста душ не было, а шума столько, что хошь святых выноси. А когда шум да гам – толку никакого!
– Верно, Даниил Иваныч, – одобрительно крякнул игумен. – О том тоже речь шла. Решили, что от Земского собора будет при тебе Земская дума – навроде Избранной Рады или думы Боярской.
– А кого в Земскую думу избрали?
– От духовных особ – владыку Вологодского Силиверста да нас с братом Авраамием. От боярства – князя Одоевского да Михайла Нагого. От служилых людей хотели Льва Истомина, но он заботами отговорился – мол, в Торжок надобно. Потому заместо Истомина Григорий Образцов из Белоозера будет. От посадских людей – купца Широглазова выбрали. Он хоть и крикун, но мужик дельный. Ну а от черного крестьянства Сергуньку Алексеева из Устьянских волостей.
– Не того ли, что допытывался – чем Михайло Романов знаменит? – улыбнулся Мезецкий, вспоминая рассудительного крестьянина.
– Он самый, – подтвердил игумен.
– А еще кто?
– Так, вот и вся твоя Дума, – развеселился игумен. – Ты да я, да мы с тобой! А куда тебе больше? Царь есть, Дума – при тебе. А чего еще-то? Ежели кто нужен будет из толковых людей, али чтобы ты мог почет да уважение оказать – сам впишешь, возвысишь.
– Возвышать – это потом, – отозвался новый царь. – А сейчас воевать будем.
– Ну, пойдем мы, – поднялся игумен. – Раны лечи да думу думай – что дальше делать. Ты царь теперь. Доля такая – за других отвечать…
«Доля такая, царская, – усмехнулся Мезецкий. – Думу думать и… катышки овечьи есть!»
Бенда (рота) – 80—100 человек.
Копье – 10–15 человек.
В чем дело? (польск.)
Как жаль (польск.).
Чтобы получить дворянство, нужно было договориться с тремя шляхтичами. Один из них называет «претендента» холопом, тот подает в королевский суд, на который приходят два благородных свидетеля, подтверждающих его право на дворянство. Не случайно по количеству дворян на душу населения Польша уступала лишь Испании. В Полонии – один шляхтич на пятерых крестьян, в Испании – один идальго на трех землепашцев.
Термин Второе ополчение (равно как и Первое) возник лишь в XIX веке. Ополченцы Пожарского и Минина именовали себя Земским войском. То есть войском всей Русской земли.
Даточные (датошные) люди – ополченцы, которых были обязаны «дать» в войско крестьянские общины. Община обеспечивала «датошного» оружием – копьем, топором и луком со стрелами, питанием на два месяца или деньгами – два рубля.
Послушник – низшая ступень монашества. Собственно, он еще светский человек, который готовится принять постриг и отрешиться от всего земного. Иногда послушание длилось годами.
Рясофорное пострижение – вторая степень монашества. Принявший рясофор может носить монашескую рясу и считаться членом монашеского братства, но он еще не окончательно принят в монахи.
1614 год от Рождества Христова.
