— Свобода!.. Свобода!..
И в кричащих толпах этих — все больше, больше рабочих. Бауман круче сдвинул брови.
Слушают. И «ура» кричат. Неужели удастся сорвать стачку?
Вспомнились митинги этих семидней-семь дней его, баумановской, свободы. Бурный подъем речей, десятки тысяч единым взмахом поднятых голосованием рук…
Да здравствует стачка!
До полной победы!
Разве может быть поворот?
Он шел все быстрей и быстрей.
Меньшевики, наверно, уже бьют отбой, уже трубят победу, либералам в след и в хвост.
"Свобода союзов" — на что им теперь партия! "Свобода печати" — к чему теперь нелегальный печатный станок! Государственная дума — как надежда и упование!
Можно ли поручиться, что им не удастся и рабочую массу сбить с пути, убаюкать видимостью победы?.. Ведь свободы — вот они! — пропечатаны все на бумажке. О них кричат на всех перекрестках.
Но если они поверят, самодержавие вывернется из-под удара…
Этого допустить нельзя!..
Он обогнул угол, сдерживая горячие слова, готовые сорваться с губ, — слова, которые надо сказать там, в комитете, и потом тотчас вынести их на площадь, к толпам, на заводы, в цеха, раньше чем снова застучат-по-прежнему рабьим стуком-машины. Обогнул и остановился… По всей улице — до здания Технического училища и дальше, насколько хватал глаз-строились ряды. Меж черных рабочих картузов и обшарпанных, зимних уже, не по времени, шапок синели кое-где студенческие околыши.
И сразу — как ветром сдуло навеянную на душу муть.
Лестница запружена сплошь, не протолкаться. Но Баумана опознали:
— Товарищи, дайте пройти члену Московского комитета!
Плечи сжались. Узким проходом, сквозь строй обращенных к нему пристальных и приветливых глаз, Бауман шел в зал. Взять слово немедля. Сказать все, что подумалось, что почувствовалось по дороге сегодня. И с новой, с удесятеренной силой бросить: "Да здравствует стачка!"
Но крик "Да здравствует стачка!" вырвался из зала, навстречу ему, едва он ступил на порог, передался по лестнице вниз, и улица ответила тысячеголосым откликом:
— Да здравствует стачка!
Бауман увидел: Козуба стоял на столе, высясь широкими своими плечами над сомкнутой толпой.
— Самодержавие отступило, товарищи! Этою вот бумажонкою, — он взмахнул печатным листком манифеста, сжал его, бросил, — оно хочет вырваться из тисков, в которые зажала его пролетарская всеобщая стачка. И найдутся, конечно, караси, которые на этого дохлого червя клюнут… Уже благовестят небось попы всех приходов, от митрополичьего двора до меньшевистских задворок… к празднику!
— Пра-виль-но!
— Но революционные рабочие, социал-демократы, в обман себя не дадут. Мы собственной силой вышли на волю, и назад, в клетку, хотя б ее и позолотил грязной рукой палач, мы не пойдем!
И, как грозный прибой, за которым море, океан, необозримый, неодолимый простор, — бурным рокотом отозвались тесные, плечо к плечу, сомкнутые ряды. Взметнулись руки, колыхнулось у самого стола, на котором стоял Козуба, красное бархатное тяжелое знамя. Козуба поднял за край полотнище. Блеснули перед глазами сотен золотые строгие буквы боевого лозунга;
ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТРСЫ
Бауман видел: глаза потемнели, сжались брови, и с новой силой вырвался многозвучный, раскатистый крик:
— К оружию!..
— Да здравствует стачка! Да здравствует восстание!
— На улицы!
Ряды рванулись.
Бауман поднял руку и крикнул:
— К тюрьмам! Политических на свободу!
Козуба опознал голос.
— Товарищи! Пока царизм жив, свободы не будет. Но он еще долго, быть может, будет жить, если мы разожмем руку, которая его держит за горло. Сожмем ее крепче, насмерть, и первым шагом пусть будет шаг, на который зовет товарищ Бауман. Собьем затворы с царских застенков!.. В голову колонны, Бауман! Тебечесть и место!..
Он соскочил со стола. Следом за ним к Бауману двинулось знамя.
С улицы, навстречу выходящим, уже гремела боевым, зовущим запевом революционная песня. Почти рядом с Бауманом, чуть отступя, худой подросток, придерживая знаменную кисть, пел высоким вздрагивающим голосом. Бауман оглянулся, потому что слова, которые пел мальчик, были незнакомы.
— Что ты поешь?
Блеснули на секунду под бледной губой белые зубы:
— Сам придумал.
Козуба нагнал Баумана, когда колонна уже подходила к Вознесенской. Он оглянулся командирским глазом назад, на бесконечные ряды, на знамена, и охватил Баумана любовно рукою за плечи:
— Что?.. Недаром всю жизнь веселым был, Грач, птица весенняя! Весна на лето поворачивает… Засеяли-всходы-то какие пошли! Эка, знаменами заколосились. И твоей руки дело… Теперь-в тысячу вражьих рук назад тащить будут-не остановят.
Вправо открылась улица. Фасад фабричного корпуса, у ворот — кучка рабочих.
Бауман замедлил шаг присматриваясь.
— Что за фабрика?
— Тут две, — отозвался Козуба:-Дюфурмантеля и Щапова.
Бауман махнул рукой толпившимся вдали рабочим:
— К нам!
Никто не тронулся с места. Бауман нахмурился и свернул на тротуар:
— Я сейчас приведу их.
Козуба отмахнулся:
— Брось! Много ли их там!.. Не стоит. Пошли!
Но Бауман помотал головой упрямо:
— Окликнул — надо дело до конца довести. Иди, я сейчас догоню… на рысаке вот. — Он кивнул на извозчичью пролетку, стоявшую на углу. — Догоним, а, дед?
Извозчик, старик на козлах, подобрал вожжи, зачмокал. Бауман стал на подножку.
— Знамя, товарищ Бауман, знамя возьмите!..
Высокий, пышноволосый и бритый, в мягкой шляпе протягивал красное знамя. Бауман стиснул рукой древко, извозчик ударил вожжами, лошадь затрусила, набирая ход…
Женский голос окликнул Козубу тревожно:
— Козуба! Куда он поехал?
Надя с Ириной вместе в рядах поравнялись с перекрестком. Бауман отъехал уже далеко. На остром, холодном ветру полыхало багровое полотнище знамени.
Козуба ответил усмехаясь:
— Всю Москву порешил собрать под наши знамена товарищ Грач… Во-он за теми поехал.
Он кивнул, показывая на кучку людей у фабрики, и улыбка сбежала с губ.
Из-за толпы у ворот, пригибаясь, словно как бы крадучись, вывернулся на панель низкорослый человек и двинулся навстречу пролетке, тяжело волоча за собой что-то гремучее, длинное… Шест, труба?.. Бауман стоял, глядя назад, на перекресток, на шедшую мимо, ряд за рядом, колонну.
Человек зашагал быстрей. Ясней и зловещей стал скрежет железа о камень. Козуба дрогнул и крикнул во всю силу голоса:
