Еще более язвительно встретили они и парламентеров Ингваря, пытавшихся уговорить жителей открыть городские ворота. Общая суть остроумных высказываний заключалась в том, что мешки у воев молодого князя не бездонные, а в данный момент времени и без того наполнены доверху. Посему пусть их рать сходит к себе в Переяславль, выгрузит награбленное добро, а уж затем возвращается для более обстоятельного разговора. Дай волю ратникам Ингваря – они так и поступили, разве что не вернулись бы назад. Однако суровое начальство, которое и так в бессилии скрежетало зубами, видя подобный бардак, такой команды, конечно, же не давало.
Лишь спустя несколько часов, уже после того, как заполыхали посадские дома, в стане осаждающих удалось навести относительный порядок и дружинники, пытаясь использовать старую половецкую тактику, приступили к осаде как таковой.
Здесь тоже изначально все пошло наперекосяк. Во-первых, стрелы, обмотанные горящей паклей и исправно впивающиеся в кровлю и стены городских домов, никак не хотели разгораться. Виной тому был изрядный снегопад, прошедший, как назло, минувшей ночью. Во-вторых, из-за того же снегопада лошади, везущие четыре заготовленных загодя порока[25], окованных добротным железом, безнадежно застряли в дороге и прибыли лишь на третьи сутки, да и то к вечеру.
А на следующий день после доставки пороков, когда уже можно было начинать ломать ворота, перед дружиной Ингваря и его пешей ратью как из-под земли выросла несокрушимая железная стена. Строй ратников князя-братоубийцы даже издали внушал невольное почтение невероятной монолитностью сомкнутых рядов и удивительной стройностью выполнения команд, подаваемых зычными голосами сотников и тысяцких.
Впрочем, по количеству воев Константин лишь ненамного превосходил Ингваря. Если последний насчитывал в своих рядах две тысячи пешцев, то князь-иуда выставил супротив него едва ли полторы. Дали бы переяславскому князю и его воеводе хотя б с годик поучить своих мужичков ратному делу, и Ингварь не колеблясь бросился бы в атаку. Но посылать их теперь, практически почти необученных, означало обречь всех на верную гибель, от коей, куда ни глянь, виделся один вред и никакой маломальской пользы.
А потому пороки были брошены, и войско Ингваря начало медленно отступать от Ольгова. Поначалу это еще не выглядело как стихийное беспорядочное бегство, но уже к исходу дня, невзирая на все старания Вадима Данилыча, боярина Онуфрия, сотников из числа дружинников и самого Ингваря, отступление все больше и больше стало напоминать постыдное бегство от неминуемой смерти.
Рать Константина же, представляя собой явную противоположность, мерным шагом шла, сохраняя свой монолитный строй, только перестроившись в походную колонну.
Заночевали два враждебных войска почти рядом на одном поле. Расстояние между ними не превышало двух полетов стрелы. И вновь разительное отличие. Если мужики Ингваря вынуждены были спать на мокром, раскисшем от оттепели снегу и довольствоваться лишь краюхой ржаного хлеба, куском сала и луковицей, то в той стороне, где разместились Константиновы ратники, весело мерцали костры, и легкий ветерок даже доносил аромат густой горячей похлебки, щедро приправленной травами и мясом.
Наутро же Ингваря ждало новое потрясение. У опушки далекого леса, миновав который можно уже было узреть родной Переяславль-Рязанский, перед ними предстало почти такое же по численности войско, что и преследовавшее их. Денек выдался на редкость солнечный, и отблески небесного светила щедро отражались в сплетении колец и пластин начищенных кольчуг вражеских ратников. Дружины были почти одинаковы – что спереди, что сзади. Разве что ратовища[26] копий у тех, что преграждали путь в Переяславль, не так густо вздымались над головами воев, но зато вместо них в изобилии виднелись оскорды[27].
Роднила эти две рати не только стройность несокрушимых рядов, но и поведение. Обе застыли в неподвижности, не подавая ни единого звука. Ингварь хотел в отчаянии попытаться пойти на прорыв конной дружиной, чтобы проломить брешь, но как бы предупреждая, что попытка будет безуспешной, из-за спин вражеских ратников, безмолвно стоявших на дороге в Переяславль, медленно, никуда не торопясь, выехало не менее четырех сотен конных дружинников, Сосредоточиваясь на фланге, противоположном речному изгибу. Одновременно точно такой же маневр совершила и дружина, преследовавшая неудачливых воев Ингваря от самого Ольгова.
Паника в стане молодого переяславского князя быстро достигла предела. Даже более обвычные к ратному делу дружинники стали растерянно оглядываться на Ингваря, понимая, что с таким перевесом в силах вои Константина прихлопнут их всех, как надоедливого комара, вознамерившегося попить крови.
Дружины медленно двинулись навстречу друг другу, угрожающе ощетинив копья и норовя окончательно сомкнуть кольцо окружения, но, пройдя полторы сотни метров, неожиданно остановились. От преследователей отделился нарядный всадник. Изо всего оружия у него было лишь копье. На шейке[28] наконечника широко развевалась по ветру белая тряпица.
Подскакав к шатру, где его настороженно встречали бояре и сотники Ингваревой дружины, он спешился с коня, воткнул копье подтоком[29] в сырую землю и, протягивая в знак доказательства, что он не вооружен, руки ладонями вверх, остановился напротив Ингваря. Его не смутили угрожающе нацеленные прямо в грудь перья копей и готовые выхватить в любой момент свои мечи дружинники.
После тщательно выдержанной паузы, внимательно окинув взглядом встречающих его, наконец заговорил:
– Я послан к тебе, Ингварь, от рязанского князя Константина.
– Не ведомо мне имя оное, – сухо ответствовал Ингварь. – Может, ты прискакал от того, кто не во крещении, но по делам своим, наречен Каином? Так мне его и слушать негоже.
Всадник насмешливо прищурился и предложил:
– Не для посторонних ушей речь моя к тебе, княже Ингварь. И мыслю я, ежели восхочешь ты жизнь воев своих сохранити, то слух свой ко мне все же обратишь и слову мирному внемлешь.
– Я от бояр своих тайн николи не держал, – не сдавался Ингварь. – А коли жаждешь слово свое донести, допрежь обскажи мне и советникам моим – кто сам будешь.
– Я, княже, наречен батюшкой своим в честь князя младого. Потому и имечко мне дадено – Константин. Ноне я тысяцкий во всей дружине конной, коя, – не удержался всадник, чтобы не съязвить, – пред тобой выстроилась во всей своей красе. Да чтоб ты ее хорошо разглядеть мог, мы ее о две стороны пред тобой поставили. Хошь налево взор кинь, хошь направо. Вои славные везде пред тобой.
