значит управляемы, и в этом большая опасность, но у них могут быть свои интересы, которые не менее опасно не учитывать.
— Радикализм в парламентах не так уж безобиден. Разгар страстей, сопровождающий борьбу партий, проникает в общество и рождает неприязнь и взаимную ненависть сторон. И народ распадается на враждебные лагери.
— Нет, — возразил Саша. — Пока есть свобода, не будет никакой ненависти. Вот, мы с вами, Борис Николаевич, придерживаемся различных взглядов: вы — за имущественный ценз, я — за образовательный. Что мы с вами стреляться пойдем? Да, ладно! Подискутируем — неважно в салоне, в журнале или в парламенте — а потом пожмем друг другу руки, обнимемся и вместе попьем чайку. Есть только одна ситуация, когда это не так, когда уже не спор, а война на уничтожение.
— Когда государство начинает бороться с брожением и подавлять партии, — предположил Чичерин.
— Совершенно верно! Точнее, когда государство начинает давить оппозицию, зачищать политический спектр и вытравливать все ростки свободы. Когда спорщики неравноправны. Когда один после этого спора уедет в Сибирь, а другой получит чин или орден. Вот тогда — да! Раскол, неприязнь и ненависть. Только спровоцировало ее правительство, а не гражданское общество.
— Ваше Высочество, — заметил Милютин, — Сегодня правительство либеральнее общества. Парламентаризм прежде времени. Земское самоуправление — да, городские думы — да, но не парламент. Вы ведь за освобождение крестьян?
— Естественно, — сказал Саша.
— С парламентом мы никого не освободим. Это трудно даже с губернскими комитетами. Так что ни демократии, ни конституции! Народное представительство сейчас будет только тормозом развития.
— Экономические реформы прежде политических, я уже где-то говорил об этом. Но после этого никуда мы не денемся от парламента. И лучше, если мы учредим его сверху, чем народ установит его снизу, сметя все на своем пути и полстраны залив кровью. И мне хочется верить, что правительство смирится с этим прежде, чем потерпит еще одно поражение в войне.
Саша, наконец, принялся за вторую чашку чая и уничтожил печеньку. Ему никак не удавалось застать чай горячим.
— А давайте попробуем? — предложил он. — Как у нас получится? Заболтаем ли мы все на свете?
— Попробуем? — удивилась Эдита Федоровна. — Как?
— Прямо сейчас. Вы знаете, что такое ролевая игра?
— Нет, — сказал Никса.
Брат весь вечер слушал внимательно, но теперь особенно заинтересовался.
— Это вроде театра, но без сценария, — объяснил Саша. — У каждого есть роль, но нет текста. Можно поиграть в какой-нибудь исторический сюжет. Например, во французскую революцию. Кто-то играет короля, кто-то Робеспьера. Но никто не обязан следовать исторической правде. Главное выиграть. Может быть у короля была какая-то более разумная тактика, при которой он был сохранил и голову, и трон.
— Переписать историю? — улыбнулся Кавелин.
— Почему нет? — спросил Саша. — Это же игра. Зато попробовать разные варианты и чему-то научиться.
— Ты хочешь поиграть во французскую революцию? — спросила Елена Павловна с другого стола, где героически отвлекала Зиновьева.
— Нет, — сказал Саша. — Я хочу поиграть в российский парламент. Скажем, прошло десять лет… Или больше. Крестьяне давно освобождены, но, наверняка есть проблемы: выступили на поверхность подводные камни, которых мы сейчас не видим. И вот был всемилостивейший указ об утверждении народного представительства, прошли выборы, и у нас первое заседание. Никса, что ты думаешь про то, чтобы царя сыграть?
— Ну, давай.
— Садишься во главе стола, и я у тебя должен быть по левую руку, а Николай Алексеевич — по правую.
— Наконец-то! — сказал Милютин. — А то все «красным» кличут.
— Николай Алексеевич, вы красный? Это совершенно невозможно! Если уж вы красный, то я ярко-алый с оранжевым. Но, знаете, мне слева тоже непривычно.
Поскольку стол был круглый, брат сел напротив окна.
Саша и так был слева, так что пересаживаться не пришлось, зато Милютин расположился напротив.
— Борис Николаевич, вы с нами? — спросил Саша.
— Хорошо, — кивнул Чичерин.
И присоединился к левым.
— Константин Дмитриевич?
Саша взглянул на Кавелина.
— Я, пожалуй, направо, — сказал бывший учитель Никсы.
— Вот это да! — поразился Саша. — Кого только у нас за либерализм выгоняют!
И посмотрел на Зиновьева.
— Николай Васильевич, не хотите усилить собой правый фланг?
— Вы, наверное, забыли, Александр Александрович, что я освободил своих крестьян почти одновременно с Ее Высочеством.
И он указал взглядом на Елену Павловну.
— Ну, вы за конституцию и народное представительство или против? — спросил Саша.
— Против, — вздохнул Зиновьев. — Россия до этого не доросла.
— Значит, направо, — сказал Саша. — И не примазывайтесь.
Зиновьев нехотя сел рядом с Милютиным.
— По-моему, у нас явный перевес на правом фланге, — заметил Никса. — Трое против двоих. Сашка, проиграешь!
— Сейчас мы это исправим, государь… все нормально, это по сценарию. Иван Сергеевич, вы как? С кем вы, мастера культуры?
— С противниками крепостничества, — сказал Тургенев.
И сел направо.
— Как будто со мной сторонники! — возмутился Саша. — Ну, что такое!
— И как будешь выкручиваться? — поинтересовался Никса.
— Легко! У нас есть еще один политический тяжеловес. Елена Павловна?
— Саша, — спросила Мадам Мишель, — в твоем парламенте будут женщины?
— Конечно. А что в этом удивительного?
— Ни в одном парламенте мира этого нет, — сказал Кавелин.
— Какое упущение! — возмутился Саша.
— Константин Дмитриевич прав, — согласился Чичерин, — участия женщин не допускает ни одно избирательное законодательство.
— Значит, мы будем первыми, — сказал Саша. — Вот, Никса… государь, смотрите, все уже почти, как в жизни. Оппоненты всегда рады найти какую-нибудь левую причину, чтобы не допустить усиления противника: пол, возраст, вероисповедание, национальность, цвет кожи, вероисповедание. Посылай их, знаешь, куда… В общем, есть подданные государя Николая Александровича и есть не подданные государя Николая Александровича, а остальное никого не волнует. Несть ни эллина, ни иудея.
— Здесь должны следовать аплодисменты, — заметил Никса.
— Здесь должна следовать Елена Павловна, — сказал Саша. — Ваше Высочество, вы готовы усилить собой нашу потрепанную жизнью фракцию?
Мадам Мишель встала с места, шурша шелками, подошла к столу. Чичерин пересел ближе к Никсе и освободил ей место, на которое она с немалым изяществом опустилась.
Саша полюбовался результатом.
— Ну, что, господа правые? Смотрите! Завидуйте!
— Чему же завидовать? — спросил Милютин. — Вас меньше. И одна дама.
— Николай Алексеевич, вы просто в плену стереотипов! Не пройдет и полутора веков, как премьер-министром Англии станет дочка бакалейщика.
— Почему бакалейщика? — улыбнулась Мадам Мишель.
— Не суть. Просто дама и не аристократка.
— Саша… то есть Александр Александрович, а ты не хочешь выпустить сборник твоих пророчеств? — спросил Никса. — Например: «Мир в ближайшие 500 лет».
— Я на пятьсот лет вперед не вижу, — возразил Саша. — Мой горизонт: 150. Максимум: 170. Нострадамус А. А. «Мир в ближайшие 150 лет». Великолепная идея!
Все заулыбались.
— Зря смеетесь, — сказал Саша. — Напишу обязательно.
