Некоторое время я всерьез размышляла, что лучше: прыгнуть с крыши девятиэтажки или сбежать из дома. Вариант «попросить помощи у родителей» я даже не рассматривала. Знала о моем безумном романе только лучшая подруга Таня, которая и убедила меня, что мама меня не съест и обязательно поможет.
Ага, как же. Танина мама помогла бы. Но моя только орала примерно то же, что и Семенов. Отец меня тогда избил впервые в жизни — ремнем, по ногам, до кровавых полос. По животу боялся — если бы пришлось обратиться в больницу, об этом могли бы пойти слухи. В конце концов, в соседнем городе через третьих лиц родители договорились об аборте.
Наверное, если бы я тогда сказала, кто отец ребенка — отец реально бы избил и Семенова. Но из дурацкой гордости я так и не призналась.
Мне повезло, что родители совершенно не интересовались моей жизнью и понятия не имели, что, кроме бывавших в гостях правильных девочек, у меня была Танька — дочь школьной уборщицы.
Именно у нее я и жила первое время, пока не познакомилась с Антоном. Хороший парень, несмотря на то, что наркоман. Меня ни разу не обидел, диван в своей квартире уступил, даже, помню, Машке смеси покупал. Жаль, от передоза загнулся. Он, кажется, единственный из тех, с кем я жила, меня любил по-настоящему. Я сильно плакала по нему. А Танькина мама водила меня к гинекологу, Танькина мама отвезла рожать — не в центральный роддом, а в фельдшерский пункт маленького поселка, где они жили, она же и забрала меня оттуда. Пеленки, распашонки, штопанные ползунки — всё принесла она. К Антону я уехала прямо из ЗАГСа, как получила свидетельство о рождении на Машку. Уверена, родителям сообщили в тот же день. Может быть, был скандал — мне было не до мелочей.
Сейчас это вспоминалось смутно, даже с насмешкой. Ту девочку с младенцем на руках было почти не жаль — я вообще мало кого жалела. Сама виновата, сама расплачивалась. Жаль, Семенову мои слезы никак не отлились. Всё у него в жизни было прекрасно — и бизнес в гору шел, и семья хорошая, и в депутаты он потом пробился с его образцовой биографией.
В ту пору, когда заболела Машка, его не было в стране. Тогда я бы не спустила. Я бы заставила его оплатить лечение. Генетический анализ бы сделала, в газеты бы написала, к жене его пошла бы — но не срослось. Опять его миновала чаша Божьего гнева.
Что ж, всё это было и прошло, всё поменялось. Москва, воняющая выхлопными газами, химическими духами, соевым соусом и имбирем, шаурмой и курицей-гриль, осталась в прошлом. А здесь, сейчас — пахло соснами, холодным ноябрьским небом, пахло прелой листвой и первым снегом, и в этом было невыносимое, рвущее сердце счастье.
Глава 7
Новый дом
Лошадь, выделенная мне, была хороша. Очень спокойная, шла ровным ходом, не испугалась ни выскочившего на дорожку зайца, ни упавшей шишки, ни резких птичьих криков. Забавное дело: на велосипеде я ездить так и не научилась, а верховую езду тело помнило прекрасно. И всё равно, когда уже подъезжали к деревне, я не чувствовала ни рук, ни ног — всё онемело.
Уже вечерело. Из тихих разговоров моих спутников я поняла, что без меня они бы ехали гораздо быстрее и уже были бы дома. Но решили надо мной не измываться — и без того вынудили ехать в мужском седле. Обычные женщины верхом вовсе не ездили: для того были повозки да брички всякие. Кстати, вставлять в стремя валенки — другой теплой обуви у меня не было — оказалось довольно странно.
Мне предложили заехать в деревню, перекусить в постоялом дворе, передохнуть, но, узнав, что придется сделать крюк и потерять время, я отказалась. Без ужина я вполне обойдусь, да и ночевать в сомнительном придорожном мотеле, где наверняка комнаты сдавались на час, а бельё после этого в лучшем случае стиралось в реке, я совершенно не испытывала желания.
Через несколько часов показался и город Кобор, но мы его проехали по самому краю, я бы сказала, по окружной. Дома здесь были не сказать, что богатые, но и не бедные. Каменные и деревянные, не больше двух этажей. Некоторые окружены заборами, за которыми виднелся сад. Улицы вымощены плотно подогнанными досками, по краям дороги сточные канавы. Народу почти нет — темно уже. Даже и не сумерки, а поздний вечер. Редкие прохожие не обращали внимания на трех измученных всадников. К дому Лисовских подъехали в кромешной тьме, и с лошади меня парни стаскивали вдвоем. Ноги гнуться отказывались.
— А вы молодец, лирра, — похвалил меня Демьян. — Редко какая женщина выдержит такую поездку без нытья. Ну разве что льера Софья…
И столько в его голосе было мечтательной тоски, что я сразу поняла: влюблён.
Дом льера Лисовского показался мне большим и добротным, совсем не похожим на русские особняки. Строения он был непривычного, в виде буквы «Г»: длинная часть была одноэтажной, а второй этаж был лишь над меньшей «палочкой».
Демьян пояснил, что длинная часть считается нижней, или черной. Там живет охрана, слуги, находятся хозяйственные и складские помещения. В парадной части дома живут хозяева и принимаются гости; прислуга туда допускается не каждая. Кухня же находится ближе всего к «белой» части, да это и неудивительно — пищу там готовят и на слуг, и на хозяев. Оттого кухарка считается главной в нижней части и командует всей прислугой, кроме горничных. Горничными ведает управляющий, с которым меня обещали познакомить утром.
Сейчас же через широкие двери мы прошли в жарко натопленное помещение, которому мог позавидовать лучший московский ресторан. Здесь воплощалась мечта любого шефа: вдоль стены тянулось несколько метров сложенных из камня печей — пожалуй, это слово подходит к этой конструкции наиболее точно. На них стояли кастрюли и сковородки самых разных размеров. Огромный стол посередине кухни был вымыт до блеска. Выбор ножей и топориков, висящих на крючках вдоль стены, впечатлял так же сильно, как сияющие медными и стальными боками сосуды причудливых форм на полках. Каждая пядь рабочего пространства была использована: вдоль всех стен стояли столы разной высоты или шкафы. На стенах было множество полок. В углу глубокая раковина с медным краном — аллилуйя, здесь есть водопровод!
Над всем этим богатством, уронив голову на лежащие на столе руки, дремала худенькая девочка лет двенадцати.
— Эй, Лиска, — окликнул ее Никита. — Хватит спать! Поесть нам собери, да шевелись!
Девочка вскочила, испуганно вскрикнув и завертев головой, но, увидев знакомые лица, быстро успокоилась.
— Вам бы, Никита Димитриевич, только поесть, — бойко ответила она. — Нет бы что другое сказали!
— Поесть и попить, — согласился парнишка. — И гостью разместить. Это новая кухарка у нас.
Девочка поглядела на меня с опаской, а потом быстро достала из шкафа глубокие тарелки, куда щедро наложила тушеных с мясом овощей.
Овощи были переварены и недосолены, но юноши накинулись на них как саранча. Я же только поковырялась в миске, выбирая куски мяса. Девчушка наблюдала за мной искоса, но молчала.
— Комната кухарки в каком состоянии? — спросил ее Демьян. — Я Грегору говорил, чтобы подготовили.
— Я не знаю, — сказала Лиска. — Моё дело маленькое: следить за огнем и кормить тех, кто ночью приезжает.
— Ну хоть покажи, где комната-то.
— Ой, да что с вами сделаешь, — вздохнула девочка, словно маленькая старушка. — Пойдемте ужо, покажу. Пожитков-то много у вас, лирра?
— Только то, что на мне, — ответила я спокойно.
Скажет ли чего? Промолчала, кивнула только.
Комната, выделенная кухарке, не впечатляла ни размерами, ни обстановкой. Всего-то в ней и помещались кровать, небольшой столик и шкаф, куда я закинула свой узел. Даже нормального окна не было — только слуховое под самым потолком.
— А комната для девочек имеется? — полюбопытствовала я. — Туалет? Уборная? Сортир? Только не говори, что под кроватью ночная ваза!
— Уборная дальше по коридору, — нахмурилась девочка. — Но туда никто не ходит. Горшок-то всяко удобнее. Не нужно бегать никуда.
