Когда впереди показалась широкая «полоса отчуждения» — вырубленный на сотню метров от колючей проволоки лес, — капитан приказал остановиться. Лезть напролом в лагерь было неразумно.
— Ты, — наугад ткнул он в попятившегося за спины товарищей зека. — Пойдешь в лагерь, посмотришь, что там почем, и вернешься обратно. Жду двадцать минут — время пошло. Не вернешься или задержишься хоть на минуту — лично потом пристрелю.
— А почему я? — скривил лицо в плаксивой гримасе вор.
— Потому что ты, — положил Полешков руку на кобуру. — У тебя осталось девятнадцать минут тридцать секунд.
Уголовник рысцой потрусил к лагерю, неуклюже загребая траву стоптанными бахилами и оглядываясь чуть ли, на каждом шагу.
Возвратился он на двенадцатой минуте галопом…
Валерий Степанович очнулся от прикосновения чего-то влажного к лицу. Жутко болело правое плечо, руку колол миллион острых игл, голова кружилась.
«Где я, — открыл он глаза, но ничего не разобрал в сплошном хороводе черных точек, круживших перед глазами. — Что со мной?..»
— Живой… — всхлипнул кто-то рядом, и Зубов, удивившись той легкости, с которой она поднялась, протер левой рукой глаза.
Лев Дмитриевич, странно скособочившись, сидел рядом с ним, пытаясь пропитанным болотной водой рукавом привести его в чувство.
— Что произошло?
— Мякишев, с-собака, — выдавил сквозь слезы Зельдович, и геолог все вспомнил: и окровавленный нож, и внезапную перемену в едва живом спутнике, и швырнувший его в темноту удар в грудь…
Он засунул руку под рубаху и наткнулся на свежую повязку, охватывающую простреленное плечо. Видимо, спектрометрист не терял времени даром.
До хруста сцепив челюсти, чтобы не застонать от яростной боли, раскаленным сверлом впившейся в тело, Зубов перевалился на здоровый бок, а потом встал на колени.
— Вы целы? — спросил он сидящего в прежней позе Зельдовича и, еще не услышав его ответа, понял все…
— Если бы, — спектрометрист еще раз всхлипнул и рукой, будто мокрую тряпку передвинул неестественно выгнутую ногу. — Со мной все, Валерий Степанович. Идите дальше один.
— Куда? — одними губами выдавил из себя геолог.
— В живот с-собака…
«Да, это конец, — подумал как-то отстраненно начальник несуществующей больше экспедиции. — В живот — это конец. Как там говорили? В живот угодила — на тот свет проводила. Не отпускает нас Запределье…»
— Похоже, позвоночник перебит, — продолжал Зельдович, тем же мокрым рукавом вытирая глаза. — Ноги, как тряпочные. И не чувствую совсем. Вы уходите, Валерий Степанович. Оставьте меня. Время не терпит.
— Я вас на себе потащу, — сам не веря себе, сказал Зубов. — Вас вылечат.
— Черта с два, — засмеялся сквозь слезы Лев Дмитриевич каким-то чужим лающим смехом. — Я романтик, но не сумасшедший.
— Тогда я останусь с вами.
— Чтобы глаза мне прикрыть? Я их и сам закрою. Часа через два-три. Вы мне не поможете ничем. Уходите, я вам приказываю!
Начальник и подчиненный поменялись местами. Да и были ли здесь начальники и подчиненные… Только друзья, один из которых должен бы уйти, а другой остаться.
— Уходите, Зубов, — Зельдович говорил отрывисто, с длинными паузами, пот крупными каплями катился по его лицу, мешаясь со слезами. — Кто-то должен дойти… и рассказать все… иначе… грош цена… всему… Господи! — закричал он надломленным голосом. — Больно как! Господи…
Наверное, он впал в беспамятство — глазные яблоки лихорадочно бегали под воспаленными веками. Валерий хотел было сходить за водой, но вовремя вспомнил, что раненому в живот нельзя пить — это его убьет. Он физически чувствовал, как бегут минуты, время уходило сквозь пальцы, но просто так подняться и уйти не мог.
— Вы еще здесь? — совершенно нормальным голосом спросил Лев Дмитриевич, не поднимая век.
— Да…
— Уходите немедленно… Вот, возьмите, — он слепо пошарил в кармане и протянул Валерию какую-то бумагу, сложенную в несколько раз. — Там адрес на обороте… Как доберетесь до города — отправьте по почте. Это моей маме…
— Я останусь.
— Вы хотите, чтобы моя мама никогда не получила весточки от меня? Это жестоко, Валерий Степанович.
Зубов сидел, в отчаянии обхватив голову руками, и не знал, что делать. Когда он поднял глаза, спектрометрист смотрел на него. Печально, кротко, как раненое животное.
— Идите… — шепнул он одними губами…
Геолог, тяжело опираясь на превращенную в посох слегу, шел прочь. Он оглянулся только один раз, но из-за деревьев уже не было видно заброшенной деревеньки…
* * *
Чем ближе подходила колонна к «дефиле», тем мрачнее становился бывший атаман. Напрасно пытался растормошить его Чернобров — казак не хотел поддерживать разговор и смеяться шуткам. По узкому коридору между скалами он прошел одним из последних. Для себя он уже все решил, но не мог не встретиться с Владимиром Леонидовичем, которого не видел столько лет. Не мог не покаяться…
— Почему там мало людей, — разлепил он губы, когда маленький отряд ехал через непривычно пустынную деревню.
Всех освобожденных зеков разместили на берегу озера, в палатках, под надежной охраной. Жестоко было загонять в новый лагерь только что спасшихся из другого лагеря людей, но иначе было нельзя. Нужно было убедиться, что они не будут представлять угрозы для Новой России. Сейчас с ними работала контрразведка. Отпустили с Коренных одного только бывшего комдива, за которого тот поручился…
— Мы эвакуируемся, — пожал плечами Манской, нахохлившийся в седле: не верилось, что сейчас июнь-месяц — сеял мелкий нудный дождь, шершавивший озеро и оседающий тяжкой влагой на провисших ветвях деревьев. Даже природа, похоже, не рада была возвращению «блудного сына». — Долго рассказывать, но обитать здесь, у самых Врат, стало неуютно.
— Куда? — безразлично поинтересовался Алексей.
— Как можно дальше отсюда. Деревянные дома будут сожжены, кирпичные — взорваны. Мы постараемся как можно лучше замаскировать следы нашего пребывания здесь. А если выпадет удача и по нашим следам никто здесь не появится — природа все доделает за нас.
— Жаль, столько трудов потрачено…
Разговор не клеился.
Генерал-губернатор сам вышел навстречу отряду, и у Алексея сжалось сердце: как же постарел этот человек за минувшее десятилетие, как сильно сдал. Оставлял он его мужчиной в рассвете сил, только-только перешагнувшим вершину своей жизни, а встретил настоящего старика…
Еланцев молча стоял на крыльце и ждал. Только когда Коренных соскочил с седла, подошел и сделал попытку опуститься на колени, порывисто шагнул вперед и заключил его в объятия.
