Я — не купец. Который мечтает взять подешевле — продать подороже. И об этом — господу помолится…
«А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Таровато кричала купцам:
Покажи, чем живешь!
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах,
А утрами истошно вопил,
Становясь на правеж».
Это — не моё.
Я — либераст и дерьмократ. Потому что — эгоист и эгоцентрист. Я хочу жить. Хочу жить прилично. Это «прилично» включает несколько вещей. Не только портки без дырок и кусок хлеба с маслом. Но и… «это сладкое слово свобода».
Свободы своей я не отдам никому. Ни за что.
Ме-е-едленно.
В мире нет ничего дороже моей свободы.
Даже моя жизнь.
Жизнь — инструмент. Для реализации свободы. Один из…
Не надо пафоса. Это очень просто. Когда поймёшь.
Так ведёт себя любая крыса, загнанная в угол. Если нет свободы, нет простейшей свободы — свободы перемещения — у крысы срабатывает инстинкт самосохранения. Она рвётся на волю. Даже ценой жизни. И я — так. Чисто по инстинкту. Потому что я без своей свободы — уже не я. Тушка на ножках, но не я. Не «само». Свою «самость» надо сохранять. По базовому инстинкту.
Когда до этого додумываешься, когда, покрутив в мозгах, обсосав, попинав, понадкусывав, проверив на излом эту идею, укладываешь её в себя, в основу своей личности, когда знаешь, что где-то в душе есть вот такая фундаментальная мерка, которую можно вытащить и приложить к очередной ситуации… Нет-нет! Не каждый день после обеда! Редко. Но она в тебе есть, и ты об этом знаешь… На очень многие вещи начинаешь смотреть… спокойнее. Когда любишь свою свободу — с уважением относишься к свободе других.
Те ребята, которые через 30 лет будут подсовывать изо дня в день железные чушки под водяной молот где-то в Стокгольме… Наверно, им той свободы достаточно. И я это уважаю. Но мне — нет. Мне — мало. Я — жадный. До своей свободы — особенно.
Однажды я сам, совершенно свободно, своей вполне вольной мозгой, додумался до того, что на Руси должны быть «белые печки». Сам. Совершенно свободное собственное решение, «СССР».
Не про «парламентскую республику», не про «всеобщую вакцинацию», не про «человек на Луне»…
Просто-напросто: жить надо в «белой» избе. Всем.
Очень простенькая, даже — примитивная идея. Но — моя.
Это задача национального масштаба.
В «Святой Руси» есть куча других задач такого же размера. Отбиться от степняков, вывести язычников, избирать собственного митрополита, поднять урожайность, пережить мор, глад, торг, пожар, поход… Куча — разной степени актуальности, героичности, кровавости…
Прав Жванецкий: «Огромное счастье — видеть настоящую кровавую героическую жизнь. И в ней — не участвовать».
Я хочу быть счастливым. Поэтому кучу — мне не надо. У меня — одна. Маленькая задачка. Очень простая.
Я теперь знаю — «как». Как такую избу сделать, что для этого надо, есть обученные люди, материалы, технологии…
Теперь нужны ресурсы. Для продвижения, для тиражирования… А у меня таких ресурсов нет. И быть — не может. Потому что для решения задачи национального уровня должны быть и ресурсы сравнимого размера. На ресурсах сидят местные феодалы и церковники. И они делиться не будут.
«Эх, эх!
Позабавиться не грех!
Запирайти етажи,
Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба —
Гуляет нынче голытьба!».
Я к таким забавам… в национальном масштабе… не готов.
Можно пойти более мягким путём: торговля. «Пусть они сами мне отдадут».
Пусть.
Отдадут. Добровольно, с удовольствием, с искренним желанием и с весёлыми песнями.
«Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым».
Будут кушать, пить, носить, обувать… восхищаться, завидовать, хвастаться… Потреблять. И — платить. Мне.
Я на этом, не знаю пока на каком, товаре разбогатею. И стану строить повсеместно белые избы. От широты своей души. И для диверсификации капиталовложений.
Не дадут.
Состояние такого размера не имеет права на существование. Как только уровень накопленных ресурсов — проще: моя кучка серебра — станет выпирать среди аналогичных… кучек — придут и отберут. Не важно — какого размера кучка. Важно — больше аналогичных в этом ряду. Для каждого ряда — свой потолок. Сию-местный, сию-временный, сию-сословный.
Крестьянин на арабском скакуне… — отдай.
Это Микула Селянинович с Вещим Олегом торговаться мог:
«- Ай же глупый ты, Вольга Святославович!
Я купил эту кобылу жеребеночком,
Жеребеночком да из-под матушки,
Заплатил за кобылу пятьсот рублей.
Кабы этая кобыла коньком бы была,
За эту кобылу цены не было бы!».
Так это торг в раннефеодальные времена! Человека, который, просто потолкавшись, тысячу мужиков уложил:
«Потом стал-то я их ведь отталкивать,
Стал отталкивать да кулаком грозить.
Положил тут их я ведь до тысячи:
Который стоя стоит, тот сидя сидит,
Который сидя сидит, тот лежа лежит».
С нормальным смердом… Хорошо, если хоть что заплатят. А то просто… «ума вложат», «чтоб знал своё место».
Разбогатевший купчик… Позволят вклад в церковку сделать. Домишко, не круче, конечно, боярских теремов, но приличный. Разница… Только по площади подворья — в 4 раза. В Новгороде хорошо видны старые, ещё Рюриковых времён, боярские дворы — 1200–1500 квадратных метров. И всякие остальные — 300–400.
Бабе-купчихе дозволят платок шёлковый по праздникам одевать. Только платок! Платье, или, там, чего из парчи…
— А ты, паря, не зазнавши ли? Не вровень ли с князем метишь? Чести его умаления желаешь?
Да, будут, временами, и на «Святой Руси» богатые люди.
Приходит как-то Иван Грозный к Сергею Поганкину и говорит:
— Серёга, я придумал способ очень быстро разбогатеть!
— Прекрасно, Ваня, но у меня ты уже занимал.
— Дай денег, Серый! Хуже будет.
Сергей подумал и дал. И помер в своём дому своей смертью. А последний его потомок — в 18 веке, завещав огромное состояние церквям и монастырям. А то хуже было бы.
Ограничение на размер состояния касается не только смердов и купцов, но и бояр.
