Нормальное соотношение веса молота к весу обрабатываемого им изделия: 2:1. Допустимо 1:1. Здешние молоты — 4–5 фунтов. А тяжелее изделий на Руси и не куют! И получают уплотнённый слой на поверхности — 0.1–0.5 мм.
А у меня 80 фунтов, в 15–20 раз больше! Что серп, что коса — выковывается в один удар, уплотнение — на всю глубину!
Ещё про скорость надо похвастать.
В сутках 86400 секунд. Мой молот может бить за сутки 43200 раз. Не устаёт, не курит, не спит, не кушает… Отлить, попить, спинку почесать… Понятно, что человеков у станка надо менять, что есть моменты простоя. Но… Сколько ударов делает молотобоец за сутки? Тысячу? Две-три-четыре? У меня — в десять-двадцать раз больше.
Есть и другие достоинства. Из-за более чёткого, чем при работе ручным молотом, определения места удара, я могу навесить на нижнюю часть бабы бойки разного вида. Не просто кувалду или чекан, а более сложной конфигурации и размера. И от собственно поковки перейти к штамповке.
Крас-с-сота!
И куда мне это?
Идиотский вопрос: куда девать прогресс? Побежали, отковали… Что именно? Серпы для всей вотчины я могу отковать за один день — десять раз.
Нет, понятно — подготовка производства, заготовки, обучение, изготовление штампов, зачистка, отделка и уборка… Как работать плохо — я сам могу рассказать. А хорошо — когда вот эта уникальная для здешнего мира установка работает с полной загрузкой. «Загрузкой» — чем?
Единственная вещь, которая как-то по количеству подходит — колечки для кольчуги. В смысле — для панциря. 15–20 тысяч штук на изделие.
При оптимальной использовании, мой паровичок отшлёпает колечек на две кольчуги за день. Причём такой панцирь будет в разы прочнее обычного. Нет, не в 20 раз, конечно. Но в 5–7 — возможно. А это означает, что тот удар «идеального мечника», который показывал Яков — такую кольчугу не пробьёт. Понятно, что это ничего не значит, что эм-ве-квадрат-пополам никуда не денется. Пойдёт через кольчугу, через поддоспешник — в мясо и кости бедняги. Но… разницу между острым ножом и тупым поленом понимаете? Всё острое режуще-рубяще-колющее в округе — становится тупыми поленьями.
Все «вятшие» — само собой, захотят иметь на себе такую защиту. И — чтобы враги их такой защиты не имели. Слушок дойдёт до Благочестника, до светлого нашего князя Смоленского…
— Прокуй. Как бы тебе это помягче… Железяку разобрать, смазать, упаковать. Своих предупреди: кто болтанёт… даже до Христодула не доведу.
— Как это?! С чего это?! Ты чего, сдурел?! Мы столько сил, столько времени… Оно ж меня чуть не убило! Два раза! Квасура вон обварился. Столько труда, столько мук…! И — разобрать?! Через мой труп!
— Э-эх, Прокуёшечка… Будет и твой труп. У светлых князей в порубе. Потому что ты — парнишечка резкий да языкастый. Из-под палки работать не будешь. Какой-нибудь мастер брадатый или, там, ярыжка княжеский — тебе не указ. Со мной ты можешь поспорить, покричать, по-кочевряжиться. Шуток пошутить, песен попеть. А на княжьем дворе… только свои шутки понимают. Там… и меня, и тебя — быстренько уморят. А железо паровичком ковать будет… да хоть вон он, Квасура твой.
Квасура, спокойный молчаливый семейный черниговский мужичок, сам неплохой кузнец, оказавшийся при Прокуе в роли подмастерья, няньки, пестуна, менеджера… обиженно вскинулся на меня. Но я упредил:
— Будешь, Квасура, будешь работать. И на князя светлого, и на боярина доброго, и на главаря разбойного. На всякого, кто твоего сыночка перед тобой на дереве подвесит да свежевать заживо начнёт. Когда с ребёнка кожу снимают… Я раз повидал — мне не понравилось. А тебе глядеть — как с твоего старшенького… Поэтому разобрать. Всё — описать подробненько. И — забыть. До поры, до времени.
Последнее — просто для утешения. И Прокуя, и меня самого. Жалко же! Столько труда вложено! Но не могу себе представить, что должно измениться в нынешней «Святой Руси», чтобы я пустил Прокуя в чью-то «шарашку». Ковать «брони заговорённые» во славу князя Вщижского… или там, Друцкого… Жизнь свою переводить, чтобы гридни Дорогобужские особенно эффективно резали гридней Углических…?
Разве что — «шарашка» будет моя собственная…
Да ну, фигня. Кто я тут? — Ванька-ублюдок, третьесортного опального боярина незаконный отпрыск. Придумать производство непробиваемых броней — могу. Удержать такое производство в своих руках — нет.
«Сам — никто, и звать — никак». «Не по сеньке шапка». «Со свиным рылом да в калашный ряд»…
…
Конечно, «остановить и разобрать» — сразу не получилось. Прокуй ходил за мной следом и скулил:
— А вот давай я чуток покую… А давай я разок поклепаю…
Я… я оказался слаб. Я ж его понимаю! Мне самому…! Несколько полезных вещей мы сделали. Пожалуй, главное — две циркулярные пилы диаметром в два локтя. Отковали. Из стали.
Сталь здесь — сыродутная, десятая часть от общего количества железа. Так что, циркулярки… хоть и не серебряные, но близко.
Тут Артёмий поинтересовался у меня:
— А что это там, в Гончаровке, стучит так часто? Ребятишки в лес ходили — слышали. Будто дятел по железу. Задорно так…
Я вполне доверяю Артёмию. Но если до него слух дошёл, то дойдёт и до других.
В тот же день мы остановили паровичок и разобрали его.
Понятно, что молот можно было сделать не на паровом, а на водяном или конном приводе. Подцепить кувалду на рычаге к обычному водяному колесу. Оно проворачивается, на хвостовик рычага давит, кувалда понимается… бу-бух!
Ещё в 30-х годах 20 века такие кузницы нормально работали в сельской местности в Англии. По скорости-весу — примерно — то же самое. По технике — куда как проще. Правда, при нашем рельефе-климате работать будет полгода. И тот же вопрос — чего им делать?
Через 20–30 лет первые водяные молоты запустят в Швеции, но там железоделательное производство. Обжим криц приличного размера ручным молотом вести нельзя. Там есть поток заказов. Есть королевская власть, под эгидой которой это всё делается. Есть потомственные металлурги. Которые, в районе Стокгольма, выплавляют железо с 3 века по 70-е годы 20-го.
Я — не металлург. У которого цель в жизни — наковать много хорошего железа.
«Прекрасен лес, и поле, и цветы,
Песчаный плес и лодка у причала…
Но в мире нет прекрасней красоты,
Чем красота горячего металла!».
Верю. Но становиться им не хочу. Или — чтобы меня кто-нибудь им «становил»… на всю мою оставшуюся жизнь…
Я — не купец. Который мечтает взять подешевле — продать подороже. И об этом — господу помолится…
«А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Таровато кричала купцам:
Покажи, чем живешь!
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах,
А утрами истошно вопил,
Становясь на правеж».
Это — не моё.
