Узким кругом мы с сыновьями собрались у меня в кабинете. Иван отказался занимать мои апартаменты. Сказал, что в таком огромном дворце, коий куда поболее лондонского Уайтхолла будет, правда, без площадок для игры в мяч да петушиных боев, зато с регулярным парком, сбегающим к стене, что тянется вдоль Москвы-реки, место под свой рабочий кабинет он себе найдет. А пока хотел бы, чтобы я, ежели буду в силе, еще некоторое время оставался бы здесь, в Кремле. Дабы, если молодому государю какой совет потребуется, у него была бы возможность его получить. И быстро. Я тогда сварливо пробурчал:
— Неча чужих советов слушать. Сам ужо государь. Своим умом живи.
Но моего старшенького с налету хрен возьмешь. Он так хитро прищурился и спросил:
— То есть вообще ничьих, никогда и не по какому поводу? Даже по науке и от этого твоего англичанина, коего ты в секретари Академии наук определил да все носишься с ним как с писаной торбой?
Ну тут мне крыть было нечем. Эх, сынок, знал бы ты, кого нам удалось к себе заполучить. Причем совершенно случайно. Я не так-то много помнил имен великих ученых. Да и со временами, в кои они жили и творили, у меня в голове также жуткая путаница. Кого помнил и смог, давно уже в Россию вытянул. И успокоился, блин. А тут как раз в разгар подготовки операции с мощами апостола Андрея, когда я снова начал лично просматривать абсолютно все сообщения от моих агентов в Лондоне и Истамбуле, в одном из них натыкаюсь на очень знакомую фамилию. Я даже засомневался. Студент? Но потом решил рискнуть. В конце концов, если даже какой однофамилец (ну ни хрена ж про Ньютона не помнил — ни даты жизни, ни места рождения, ничего, окромя байки с яблоком) — не такими уж и большими деньгами рискую. Но, похоже, не обманулся. Тот парень, ей-богу, тот. Пусть и молод еще, а умен и дотошен — страсть! И все так тишком да молчком, а кафедру математики Московского университета уже на уши поставил. А уж как в Паскалеву[40] счетную машину вцепился. Сдается мне, в скором времени расчеты моих розмыслов-архитекторов и конструкторов изрядно ускорятся…
Кстати, после этого я повелел свести в список всех кандидатов, рекомендуемых для найма моими агентами за рубежом, и выудил оттуда еще одну знакомую фамилию. Вобан! Отец современной фортификации. Более никого знакомого не встретилось, но я решил на всякий случай утроить суммы, выделяемые на наем иноземцев. А то во время Северной войны я их больно урезал. А зря. Хоть и своих специалистов у меня уже изрядно, а все ж и от талантливых иноземцев отказываться не след. Как минимум для наших русских специалистов уровень конкуренции поднимется, заставляя их еще сильнее тянуться и совершенствоваться. Да и иные выгоды просматриваются. Например, ежели что, эти талантливые мозги не смогут быть использованы против нас. Ну а в том, что система отбора талантов у меня функционирует достаточно надежно, последние наши приобретения меня убедили.
А вообще мы с сыновьями посидели хорошо. Как выяснилось, из моей речи в соборе более всего их зацепило то, что я лишь те земли предлагаю считать своими, на которых пашет русский крестьянин. Ну да для всех троих сей вопрос нынче остро стоит. Потому как ежели Ивану о всей стране думать надобно, то у Данилы в Приамурье эта проблема едва ли не шибче, чем в других местах, обострилась. Война-то в Китае не утихает. Вот и бежит оттоль народишко. Не так уж густо. Все ж таки через все исконные журженьские земли пройти надобно, чтобы до наших пределов добраться, да и климат в Приамурье и Присунгарье для китайцев шибко суровый, но однако ж… А Федьке вообще о заселении вновь открытых заморских земель заботиться. Он же не просто адмирал, а царевич. Ныне и вообще царев брат единокровный! Уж что более сделать, чтобы следующие лет двадцать — тридцать вновь открытые земли активно заселялись, я и придумать не могу… И потому они все меня о сем выспрашивали. Ну, скажем, как с местным населением, кое хоть и немногочисленно, и часто охотой и рыболовством живет, а все одно имеется, поступать. Или как быть, ежели земли для государства важны и нужны, а уже шибко заселены.
Я повелел им самим о сем поразмышлять. Но кое-какие задумки выдал. Мол, население, кое охотой и рыболовством пропитание добывает, никак особливо многочисленным быть не может. Так что для русского крестьянина в таких местах просто раздолье. А местных надобно в свою веру обращать, на землю сажать, да крест-накрест промеж них и русских переженивать. Ну как наши крестьяне себе польских, лифляндских да шведских солдат да полонян в свои деревни через веру и женитьбу заманивали. Токмо сие делать надо не насилием, а прельщением. И не торопиться шибко. Увидят местные, как русский мужик богато живет, — и сами тако ж захотят. А там одно-два поколения сменится, и язык, вера да школа свое дело сделают — все уже русскими будут. Что же касается земель шибко заселенных, то таковые, как правило, русскому государству после войны достаются. А война всегда разор на земли несет и смертоубийство. Вот на те земли, на коих от сих бед народишку поубавилось, и следует русских людишек расселять. Эвон как у нас русских крестьян в Уфимской, Казанской да Астраханской губерниях прибавилось, после того как башкиры, татары да ногайцы друг дружку после Южной войны шибко порезали. Опять же ежели переселенцев льготами да денежным вспомоществованием на такие места привлекать, а не даточных людишек селить, то из местных народов объявятся желающие за царев кошт и послабление в тягле на новые места переселяться. Так, глядишь, русский крестьянин там и укоренится. И числом местных догонит. А то и перегонит. А китайцев из Приамурья велел сюда, в Россию, переправлять. Русских же ныне в России более тридцати миллионов живет. А к концу века, надеюсь, сие число как бы не удвоится. Так что даже и миллион китайцев с богом переварим. Еще и генетическое разнообразие повысится.
Но затем гости разъехались, дети тож, и у меня в жизни наступила какая-то пустота. Всю свою канцелярию я передал сыну, оставив себе лишь одного секретаря. Ну да дел-то у меня теперь не так уж и много осталось. На пару часов в день в лучшем случае. А остальное — с женой гулять да с внуком нянчиться. Данилкины-то отпрыски вместе с ним в Приамурье обитали, и мне остался только Иванов первенец, мелкий Борька. Но даже на него сил уже осталось не шибко. Я вспомнил святейшего Иова. Похоже, мне, как и ему, удавалось держаться, пока был драйв, пока не оставалось времени думать о болячках. А как гранитная плита ответственности, давившая на мою престарелую тушку, оказалась скинута с моих плеч, исчезло внутреннее напряжение, державшее всю конструкцию. Ну она и посыпалась…
