На красной рубахе спереди жарким пламенем горело желтое солнце, а на его фоне гордо вздымал крылья белый сокол Рюриковичей, цепко сжимая в когтях прямой русский меч. Словом, вышивка как две капли воды напоминала изображение на государевых стягах. А вот на рубахах синего цвета для телохранителей сокола не имелось, хотя сама вышивка тоже была знатная, с выдумкой и несомненным вкусом.
– Не по чину твоим людям будет, – пояснила Милена причину различий, не дожидаясь вопроса. – Такое токмо тебе нашивать, государь-батюшка.
– Как же ты разглядела, глазастая? – подивился польщенный Константин.
– Да понять нетрудно, – лукаво улыбнулась Милена. – За кем же еще на Руси ратники следовать могут? Опять же брат мой тебя в оконце узрел. Правда, лишь перед самым твоим отъездом, так что даже поздоровкаться не успел, но меня известил.
А вот гривны за этот труд она брать отказалась. Наотрез. За две рубахи для дружинников взяла, а за эту – нет.
– Коли ты и впрямь желаешь уплатить, государь, то заставь прикусить языки тех поганцев, кои о Святозаре – твоем сыне и моем венчанном супруге, лжу погану распускают. Тогда и в расчете со мной будешь.
– Сама ведаешь, что тут я не в силах, – сконфуженно развел руками Константин. – К тому же нет дыма без огня. Есть люди, которые собственными глазами видели, как он на пиру с басурманами гулял и как врата у Яика открыть повелел, а когда поганые народ христианский резать принялись, смеялся весело.
– Да брешут они, как мерины сивые! – воскликнула женщина.
– Знала бы ты этих видоков, так тоже поверила бы, – угрюмо произнес Константин. – А теперь что сделаешь. Добрая слава на вратах весит, а дурная – по белу свету бежит. Думаешь, у меня сердце кровью не обливается, когда мои люди доносят о том, как его в народе величают?! – И горько усмехнулся. – Это раньше он в Святозарах ходил, а ныне его и Иудой, и Каином, и Святополком Окаянным прозывают. Гусляры уже такое наплели – хоть за голову хватайся. Не слыхала?
– Вот еще! И слушать не желаю! – строго поджала губы женщина.
– А что ты там про венчание-то говорила? – уточнил Константин. – Насколько я помню, Святозар, после того как благословение у меня испросил, из Оренбурга никуда не уезжал. Когда это вы успели?
– Да в Угличе, – просто ответила Милена. – Приезжал он с тех рубежей как-то, вот и утянул под венец.
– Утянул, – усмехнулся Константин. – Будто бы ты сама не хотела.
– Без благословения – нет! – резко мотнула головой Милена, и Константин почему-то поверил ей. – Да уж больно горячо он уверял, что не устоит государь супротив сыновней просьбишки. А чтоб никто тебе до поры до времени не донес, мы с родней сразу после венчания сюда перебрались. Святозар-то, касатик мой, всю дорогу уверял, что батюшка-де век гневаться не станет, сменит его на милость, да, видать, не успел, – вздохнула она.
«То-то он, приехав на побывку, сразу в Углич подался, – припомнил Константин. – Теперь понятно зачем».
– Успел Святозар, – нехотя откликнулся он. – И разрешил я ему. А где венчались-то хоть? – уточнил, меняя тему.
– В церкви Всех святителей. Святозар еще шут-ковал, мол, не один отец Никодим, а все святители нас благословляют. Так что быть нам вместе до старости, пока всех внуков и правнуков не поженим, а помрем – так в один день, чтоб никто погоревать не успел. Да не вышло по его-то, – и глаза Милены наполнились слезами.
«Ну прямо Александр Грин! – возмущался Константин на обратном пути. – И умерли они в один день… Тьфу! И что теперь делать?! Гривны брать отказалась, помощь тоже не приняла. Скажите, пожалуйста, какие мы гордые! Пока длинные языки не отрежу – ничего ей от меня не надо. Вот же дурная баба! Ее послушать, так у меня вся Русь немой должна стать. Ну и пусть живет как знает! Подумаешь, цаца выискалась!»
Однако, вернувшись в Рязань, он первым делом вызвал к себе Любомира и насовал ему кучу тайных поручений. Сюда входило и строительство нового просторного дома – нечего семье в хибаре ютиться, и отправка в селище лучших лекарей. Пусть посмотрят ее отца Мудролюба, в крещении нареченного Петром, и брата Первака.
– Максимом его поп назвал, – хмурясь и не глядя на внимательно слушавшего Любомира, зачем-то пояснил он. – Только пусть они поосторожнее с нею будут.
– С кем? – не понял тот.
– С этой, с Пелагеей Петровной или, как там ее – Миленой Мудролюбовной. А переезжать не захочет – о сыне напомни да о маленьких сестре с братом. Поди до сих пор вповалку на одной лавке спят. Да и о Перваке тоже. Ладно сестренка ее, Маша. Она хоть и в невестах бегает, но если что – жить в женихов дом пойдет, а Максиму с Иваном куда деваться? Об этом пусть подумает. Гривен она от меня не берет, так что ты уж как-нибудь в обход зайди – заказов ей подороже напихай, что ли. Ну, тут не мне тебя учить. Помню я, какие коленца ты выкидывал, когда я с матерью Святозара встречался.
Отпустив его, он направился к патриарху, и тоже с просьбой. На сей раз она касалась учебы маленького Истислава.
– Ты уж расстарайся. Священника на тот приход поставь из числа самых лучших учителей.
– Давно пора, – откликнулся владыка Мефодий. – Сам сказывал, когда сыновей беглых князей на службу брал – что, мол, сын за отца не в ответе.
– А ты теперь это с амвона скажи! – неожиданно для самого себя озлился Константин. – И не мне, а народу. Вон прямо в храме Святой Софии! Заставь народ заткнуться, а я посмотрю, как оно у тебя получится!
– Злопыхателей и я не уйму, – строго ответил патриарх. – Одначе, сын мой, кручиниться о том тоже не след. Гоже ли с оглядкой на эти разговоры жить?
– Был бы я купец какой-нибудь или еще кто – это одно. А так получается, что не на мне пятно, а на всем роду. Получается, что в сына плюют, а утираться мне приходится. А главное, справедливо ли – вот в чем вопрос?! Там же до сих пор многое неясно, – и тут же уточнил: – Мне, во всяком случае. Я, ну хоть убей, все равно не могу поверить, что он предал! Не укладывается у меня в голове, и все тут! Не такой это был человек! – Он уже не говорил – почти кричал, сам того не сознавая.
– Ты чего раскипятился-то? – добродушным тоном спросил патриарх.
– Да оттого, что не верю, еще больше обидно становится, – тоскливо, но уже тихо произнес Константин. – Не столько за себя, сколько за него. Знаешь, владыка, я ведь как о нем подумаю, аж сердце щемит, будто кто-то там мечом орудует.
– Раны душевные завсегда самые тяжкие, – вздохнул Мефодий. – А ты думал, тебя жизнь все время пряниками медовыми кормить станет?
– Пряники не пряники, но и полыни я тоже вроде как не заслужил. А уж он тем паче. Может, на самом деле он…
– Ты людям веришь, кои о нем сказывали? – перебил патриарх.
