Потом Тимоха перестал канючить о подобных пустяках и только восхищенно глядел, как не ратники, а я вновь и вновь поднимаюсь наутро самый первый и тороплю прочих с подъемом и отъездом.
— Двужильный ты, что ли, княже?! — выпалил он как-то, с восторгом и в то же время с какой-то суеверной опаской глядя на меня.
«Да человек ли ты?!» — читал я немой вопрос в устремленных на меня глазах стременного.
Я не отвечал ни на то, ни на другое. Не до глупостей. Знал одно — надо успеть, а потому все свои силы тратил строго рационально, стараясь проделать несколько лишних верст сегодня, чтобы назавтра их осталось чуть меньше.
Кстати, благодаря этой моей неугомонности мы все равно успели перемахнуть Волгу, потому что буквально за нашей спиной река встала — неожиданно ударил мороз. Как видно, Догода держал мороз до последнего, словно специально нас поджидал. Вот и не верь после этого в славянских богов!
Или я ошибаюсь и реки встали на пару дней позже нашего форсирования Волги? Трудно сказать. Оглядываясь назад, я до сих пор путаюсь, когда именно произошло резкое похолодание. Точно знаю лишь, что Москва нас встретила в белоснежной фате, словно невеста. Или то был саван по моей цели? Трудно сказать. Я предпочел думать, что это фата. Так легче.
Дорога тоже стала гораздо лучше. Ветер утих, и из нас перестало выдувать тепло. Только дождь не угомонился. Он лишь сменил амплуа — противные косые струйки превратились в мягкие, плавно ложащиеся на землю снежинки. Ни дать ни взять озверелый бандит и убийца превратился во вполне респектабельного и даже обаятельного, если с ним не вступать в деловые отношения, банкира. Ударивший морозец оказался ощутимым, хотя и не слишком — что-то около десяти градусов.
Честно говоря, моя идея с побегом — это из Александровой слободы! с царской невестой в руках! чуть ли не из-под венца! — была сумасшедшей от начала до конца. Сейчас-то я это хорошо понимаю, а тогда…
Оправдывает мою дурь лишь то очумелое состояние, в котором я находился почти всю дорогу, да шалая безумная вера, что и впрямь произойдет какое-то чудо. Только потому я и строил один за другим безумные планы бегства и последующего спасения.
Разумеется, оставаться на Руси в случае исполнения моих замыслов в расчет не входило. Если златокудрый бог удачи Авось и улыбнется мне, вероятность спрятаться от царских слуг, оставаясь в стране, выглядела слишком бредово. Даже для меня. Именно потому на пути к Александровой слободе я и сделал маленький заход в Москву, где, на мое счастье, остался зимовать задержавшийся по торговым делам Ицхак бен Иосиф.
— Тебе все еще нужен мой перстень? — спросил я его без обиняков.
Он саркастически улыбнулся.
— Вэй, что за глупые вопросы? — упрекнул он меня, жадно поглядывая на безымянный палец моей правой руки. Потом, отступив на шаг, он еще раз окинул меня взглядом с головы до ног, мгновенно оценив жуткое состояние одежды и изможденное лицо, после чего торопливо спросил: — Кончилось серебро, или… ты от кого-то спасаешься?
— Еще нет, но скоро придется, — многозначительно ответил я и, не став ходить вокруг да около, предложил сделку.
— Он каким-то образом вывозит меня и мою спутницу в Литву и дальше, до своего Магдебурга — почему-то вспомнился неугомонный посол тамошнего герцога доктор Фелинг, — отдает мне весь остаток хранящихся у него моих денег, а я ему… Впрочем, понятно. Жалко, конечно, расставаться с перстнем, но без помощи купца мне не выбраться — дороги перекроют так, что мышь не проскочит.
— Вывезти тебя не так уж сложно, — задумчиво произнес Ицхак. — И цена подходящая…
— Вдвоем, — уточнил я.
— Какая разница, — пренебрежительно передернул плечами он. — Для истинных сынов Авраама, Исаака и Моисея это не столь сложно. Но почему ты готов уплатить за эту в общем-то безделицу столь дорогую цену? В чем истинная причина твоей покладистости?
— В спутнице, — выпалил я.
Посвящать его в подробности ох как не хотелось, но надо. Если Ицхак узнает об этом сам и потом, то может заупрямиться, причем по закону подлости, который и без того слишком часто срабатывает в моей жизни, произойдет это в самый неподходящий момент. Будет обидно, если из-за моей недоверчивости все сорвется. И вдвойне обиднее, если вспомнить, что к тому времени случится чудо и я вывезу Машу из Александровой слободы. Я сказал все как есть.
Ицхак молча метнулся к дверям, осторожно выглянул, закрыл на массивный засов внешнюю. Мой совет установить в кабинете двойные двери для надежной защиты от излишнего любопытства слуг он оценил по достоинству и внедрил его в первую же неделю после покупки терема.
Затем он тщательно задвинул столь же тяжелый засов на внутренней двери и лишь после всего этого укоризненно постучал себя по лбу. Так купец обычно делал, когда в очередной раз уличал меня в недостаточном умении торговаться.
— Ты в своем уме, фрязин? Если поймают — вам обоим не жить. Впрочем, и мне тоже, — добавил он. — Потому и спрашиваю: хорошо ли ты подумал?
— А мне без нее все равно не жить, — горько усмехнулся я. — Так что, как видишь, я оказался хорошим учеником и на этой сделке в любом случае ничего не потеряю.
— Зато я потеряю, — внушительно произнес он. — Немного, конечно. Всего-навсего голову с плеч, но, как тебе это ни покажется удивительным, такой пустяк меня заботит всерьез.
— Жаль, — равнодушно сказал я и… направился к выходу, но тут же был пойман за руку.
— Ишь какие мы гордые, — торопливо затараторил он. — Если ты решил, что я отказываюсь, таки ведь нет. И говорил я это не к тому. Просто случай уж очень особенный, а потому надо все обдумать не спеша, хотя бы в течение трех-четырех дней.
— Мне столько ждать нельзя — тороплюсь, — отрезал я и потянул руку с намерением высвободить ее из захвата цепких купеческих пальцев, но не тут-то было. Он вцепился в меня так, что не отдерешь.
— Я не сказал, что обдумывать станем вместе, — пояснил он и уточнил: — Сколько у меня времени?
Я быстро прикинул в уме и ответил:
— От силы до девятого — десятого числа этого месяца. Может, и больше, но навряд ли.
— Хорошо, — решительно кивнул он. — Я успею. И… перстень твой я не возьму.
Я недоверчиво посмотрел на него. Вроде и впрямь не врет. Неужто решился? Неужто он в самом деле готов рискнуть собственной жизнью?! Но во имя чего, если он даже отказался от перстня? И уж больно быстро он дал свое согласие. А может, у него на уме совсем другое?
— Ты не помысли, что я задумал нечто недоброе, — почувствовал мою настороженность Ицхак. — Опасность и в самом деле слишком велика, но… — Он вновь потер переносицу, нарочито медленно достал шелковый платок и вытер выступившую на лбу испарину. Чувствовалось, что продолжать ему совсем не хочется и потому он всячески оттягивает неприятный миг. Но, очевидно считая необходимым договорить до конца, Ицхак, сделав над собой усилие, все-таки продолжил: — Один раз я, можно сказать, тебя почти предал. Я потом долго успокаивал себя мыслью, что, не расскажи я, подьячий все равно бы тебя отыскал, к тому же ты легко отделался, но мысль об этом все равно продолжала терзать меня, и чем дольше я с тобой общался, тем сильнее.
