— Да ладно, чего там, — небрежно махнул я рукой.
— Нет, я поступил… подло. Немного успокаивает только то, что уже год или полтора назад я бы на это никогда не пошел, хотя и помогать тебе в твоей нынешней задумке тоже не решился бы — слишком велик был страх перед царем. Но этой зимой кое-что изменилось. Весной, когда ты уезжал в свое поместье, я еще ничего не знал, но летом мне сообщили, сколько человек из нашего народа прошлой зимой остались живы благодаря тебе.
Честно говоря, я засмущался. Вроде бы похвала была заслуженной, мне и впрямь удалось уберечь в обшей сложности десятка полтора евреев от немедленной казни, рассказав остро нуждавшемуся в деньгах Иоанну очередную притчу, на этот раз подлинную, про то, что «деньги не пахнут», причем главными действующими лицами в ней были римские «предки»[81] царя, на чем я акцентировал внимание. Подозреваю, что особенно ему понравилось именно очередное напоминание о его древних корнях. Словом, он согласился выпустить всех евреев на волю за хороший выкуп. Но в то же время я точно так же заступался и за людей других национальностей, то есть по сути вообще за всех пленных, поэтому…
— А тебе ведомо… — начал было я, но Ицхак не дал мне договорить.
— Мне все ведомо, — твердо произнес он. — И ты молодец, что поступал разумно, защищая прочих, иначе царь непременно заподозрил бы тебя в особой любви к моему народу, и тогда бы ты тоже пострадал. Я рад, что ты не просто услышал мои слова, произнесенные прошлой осенью, но и не забыл их потом. Приятно иметь дело с людьми, которые умеют слышать гораздо больше, чем им говорят. Тогда, зимой, они были в беде, и ты помог им. Бескорыстно помог. Ныне надо помочь тебе. Так неужто ты мыслишь, что сыны Израиля столь корыстны, что возьмут с тебя за это хоть полушку?!
Я вновь открыл рот, но он не дал мне произнести ни слова:
— Молчи! Там, в Ливонии, ты уберег от смерти восемнадцать чьих-то отцов и матерей, а потому я, и не только я, сделаем все, дабы помочь тебе в твоей безумной затее. К тому же… — Он сделал паузу, недобро улыбнулся и с легким злорадством заметил: — Мне не добраться до его отца, который давно ушел из жизни. Мне навряд ли удастся добраться до его сыновей. Но теперь я вижу, как смогу вернуть должок ему самому. Не полностью. Отчасти. Да и то без резы. Но хоть что-нибудь. А стоит мне представить его лик, когда он узнает, что его невеста похищена… — И он весело, почти по-мальчишечьи расхохотался.
Это была уже вторая серьезная причина для оказания бескорыстной помощи. Такой не поверить я не мог.
— Ты не думай, что мой народ такой мстительный, — тут же заторопился он с пояснениями, — это противоречит нашей вере. Тора осуждает подобное, а эта книга, как утверждал рабби Симеон бен Лакиш, благословенно имя его, старше нашего мира на две тысячи лет, и те запреты, что занесены на ее страницы, святы для каждого еврея. Но еще один наш философ по имени Филон Александрийский, живший так давно, что, наверное, даже видел Иешуа, в свое время сказал, что каждый мудрый человек является выкупом за глупца, который не прожил бы и часа, если бы мудрый не хранил его своим состраданием и предусмотрительностью. Вот мне и приходится стать твоим… выкупом.
Ну и язва. Все-таки подковырнул. А заодно и тему удачно сменил. Молодца, ничего не скажешь. Но я не стал огрызаться и отвечать в том же духе — признаться, было не до шуток, устал как собака, хотя время было и не столь позднее, но тут, скорее всего, сказывалась безумная гонка предыдущих дней. Наоборот, почти согласился с ним, заметив:
— Влюбленные вообще похожи на безумцев. Что поделаешь, я не оказался исключением. Но если ты не против, то давай оставим Тору, выкупы и перейдем к обсуждению нашего побега из Москвы.
Ицхак опешил, некоторое время молча смотрел на меня, после чего глухо произнес:
— Диоген сказал, что любовь можно заслуженно назвать трижды вором — она не спит, смела и раздевает людей догола. До сегодняшнего дня я думал, что он немножечко погорячился, но теперь вижу, что он был прав во всем. Ты откровенен со мной до наготы, смел в своих замыслах до безумия, а что до сна, то, судя по твоим глазам, налитым кровью, о нем ты последние дни только мечтаешь. Извини, я заболтал тебя, не подумав, в чем ты сейчас острее всего нуждаешься. Но это исправимо. Мы ничего с тобой не будем сейчас обсуждать — хотя бы одну эту ночь, но тебе надлежит поспать. К тому же я сейчас и сам толком не представляю, как поступить и какой именно способ избрать для пущей надежности. Но, чтобы ты успокоился, крепко уснул и хорошенечко поспал, обещаю, что за имеющиеся в моем распоряжении дни я обязательно все подготовлю. Твоя же задача — добраться до меня, а о дальнейшем беспокоиться ни к чему. И все! — возвысил он голос. — А теперь немедля спать.
Расторопные слуги, вызванные купцом, тут же отвели меня наверх, в небольшую комнатушку, где умиротворенно и свежо пахло мятой, смешивающейся с горечью полыни и еще чем-то приятным и чертовски знакомым, только догадаться я не мог, ибо меня и впрямь чуть ли не шатало. Еще раз повторив, чтобы меня непременно разбудили с третьими петухами, я тяжело погрузился в гору тюфяков и перин и, к своему стыду, вырубился напрочь, даже не успев разуться.
Однако пробудился я от зова слуги на удивление легко, хотя навряд ли проспал больше шести-семи часов. Наверное, организм компенсировал недостающие часы крепостью самого сна. Прощание с купцом вышло кратким, ибо новая встреча с Ицхаком предстояла совсем скоро или… не предстояла вовсе.
Рогатки на ночных улицах еще не убрали, но меня пропускали безропотно — нарядная одежда подтверждала, что я не из ночных татей, а десяток угрюмых ратников, маячивших за моими плечами, убедительно подсказывал, что лишних вопросов лучше не задавать.
Словом, довольно-таки быстро я оказался на своем новом подворье, на Тверской, подняв Андрюху Апостола, ошалевшего от моего раннего визита, прямиком с постели и вытащив его для разговора в холодные сени, рассчитывая, что легкий морозец поможет парню побыстрее прийти в себя. Рассусоливать было недосуг, потому я был по-военному краток:
— Вот тебе деньгё на новый переезд. Здесь пятьдесят рублей, хватит на все. Нынче же пойдешь и купишь сруб да приглядишь себе местечко в какой-нибудь слободе, а завтра или послезавтра туда переедешь. И о том, что ты со мной знаком, никому ни слова, иначе худо с тобой приключится. И вот еще что: поп у тебя на примете есть, чтоб обвенчал и при этом не задавал лишних вопросов? Сразу скажу, венчание может понадобиться в любое время дня и ночи, когда бы мы к нему ни заявились, хоть сразу после полуночи.
