– Ладно. Пусть так. Тогда расскажите мне о вашей службе графу Арманьякскому. Помнится, год назад, когда я допрашивал рыцарей, приносивших ему присягу на верность, вы как-то очень быстро исчезли из Парижа. Так что, полагаю, это большая удача, что мой паж заметил вас сегодня в замке, не так ли?
Ла Тремуй сглотнул.
– Я служил не графу, а их величествам. И служил так же честно, как готов служить и сейчас. Скрывать мне нечего… Если ваша светлость спросит меня от имени короля, я готов ответить, как перед духовником – другой присяги на верность, кроме той, что была принесена когда-то вашему отцу, я не давал. Но, если верность моя потребовалась короне и Франции, я отдал её без остатка под Азенкуром, и потом, в тяжёлые времена, когда королю потребовалось вернуть ко двору последнего дофина… Если её величество сейчас снова об этом вспомнила, мне остается только почтительно исполнить её волю…
В тяжёлом взгляде герцога промелькнуло любопытство.
– Так она отправила вас в Пуатье, к дофину?
Ла Тремуй еле заметно кивнул, но вслух гордо произнёс:
– Вы хотели спросить меня о службе Арманьяку, ваша светлость.
Бургундец поскрёб пятернёй подбородок и обвёл глазами кабинет.
– Вы только предполагаете, что нас здесь подслушивают, или знаете наверняка?
Не снижая ни тона, ни осанки, Ла Тремуй отчеканил:
– Наверняка я знаю только то, что служа сильным мира сего, всегда следует быть осторожным.
Герцог, с кислым выражением, поджал губы.
– Какой вы стали смелый, Ла Тремуй. С чего бы? Тот факт, что королева сегодня в вас нуждается, стоит не больше венка, подаренного на турнире, где у вас и противника серьёзного не было. Завтра он завянет, а за новый нужно будет как следует сразиться, помните это…
Ла Тремуй поклонился.
– Когда вернётесь, извольте прибыть ко двору. У меня остались к вам вопросы, – сурово приказал Бургундец. – И не вздумайте снова ссылаться на болезни. В моём распоряжении целый штат лекарей, которые прекрасно лечат любые раны.
«И целый штат палачей, готовых их нанести», – мысленно продолжил Ла Тремуй.
Он ещё раз поклонился и попятился к двери.
С одной стороны, вопрос прояснился – герцог Бургундский предпочёл забыть обо всех услугах и угрожал. А значит, был совсем не нужен. Теперь надо было прояснить ситуацию с герцогиней…
С целым ворохом охранных грамот, полученных через посыльного королевы, Ла Тремуй кое-как добрался до Пуатье, гадая и так, и этак, почему же всё-таки Бургундец его выпустил так легко? Но уже на месте, когда стало известно, что в Пуатье дофин находится только со своим «игрушечным» парламентом, а главный «кукловод» – герцогиня Анжуйская осталась в Бурже, ответ прояснился сам собой. «Видимо, нашего принца его светлость совсем не боится. Поэтому я и охранные грамоты получил без помех и доехал так же, – рассудил Ла Тремуй. – А вот интересно, что было бы, вздумай я повернуть на Бурже? Несчастный случай по дороге? Грабители? Случайная стрела какого-нибудь бродяги? Но не доехал бы, это точно… А значит… Значит, надо расшаркиваться перед мадам Иоландой на все лады, выпрашивая, как милостыню, и защиту, и службу. Возвращаться в Труа мне никак нельзя… Эх, знать бы, что она на самом деле затевает?»
В Пуатье человека с королевскими охранными грамотами приняли, как очередного посланника по поводу переговоров и пропускали беспрепятственно до самого замка. Но попасть к дофину оказалось намного сложнее, чем до него доехать.
В приёмных, предусмотрительный Ла Тремуй охранными бумагами королевы уже не щеголял, прекрасно понимая, как может себе навредить. Но, объясняя полунамёками, что принца ему нужно видеть «для очень важного разговора», он тоже далеко не продвинулся. Да и не рассчитывал особенно продвинуться, потому что порядки королевских дворов знал прекрасно. Поэтому, попытав счастья всего один раз (и то, проверки ради – насколько тут всё серьёзно), и, не желая привлекать к себе ненужного внимания, Ла Тремуй стал искать среди окружения Шарля того, кто мог бы ему помочь.
Разговоры прислуги – ценнейшая вещь для того, кто умеет собирать информацию. Потолкавшись в приёмной всего полдня ловкий царедворец разобрался в обстановке, как знаток шахматной игры разбирается в положении фигур на доске. То, что без ведома герцогини Анжуйской здесь ничего особо важного не предпринимали, было очевидно. Но то, что в новом парламенте довольно внушительная группа во главе с мессиром де Жиак уверенно наращивала силу влияния на дофина, тоже не вызывало сомнений. Можно было попытаться действовать через них, однако, Ла Тремуй не был уверен, как в крепости этой новой группировки, так и в её желании открыто противодействовать мадам герцогине. «Пожалуй, ещё рановато», – заключил он.
И тут удача улыбнулась в первый раз! Как по заказу, в те же самые дни, в Пуатье приехал вернувшийся из Англии герцог Бретонский. Потихоньку расспросив прислугу и узнав, что переговоры о выкупе из плена брата герцога Артюра де Ришемон снова зашли в тупик, Ла Тремуй вспомнил историю с несчастным Бернаром Арманьякским и напросился на аудиенцию к герцогу, якобы желая помочь и дать некоторые советы. Герцог Бретонский, зная, что Ла Тремуй сам был в английском плену, его охотно принял, ничего нового для себя, конечно же, не узнал, но был покорён страстным желанием помочь, обходительными манерами и состраданием посетителя. Поэтому, когда речь зашла о причинах пребывания Ла Тремуя в Пуатье, туманные намёки на «очень важный разговор, от которого многое зависит», были признаны вполне убедительными, вследствие чего встреча с дофином скоро состоялась. Герцог под свою ответственность провёл посланца из Труа в покои принца и деликатно оставался в стороне, пока шёл разговор.
Ла Тремуй подготовился к этой беседе со всем возможным старанием. Он долго и цветисто объяснял причины, по которым не мог назвать имя доброжелателя, давшего ему поручение, и упирал при этом, в основном, на свою неподкупную преданность. Но, когда заветные слова, ради которых он приехал, были произнесены, стало ясно, что ловкий царедворец не подготовился к тому единственному, что и случилось – дофин, точно так, как и Ла Тремуй, не имел представления о том деле, в которое герцог Бургундский собирался вмешаться, а потому оценить доставленную информацию не только не сумел, он её попросту не понял!
Это обескураживало. Но, видимо, Удача была в те дни в хорошем настроении и, начав улыбаться, продолжала делать это не переставая. Пытаясь «удержать лицо», дофин, как смог, скрыл своё неведение, но приказал Ла Тремую немедленно собираться и ехать, вместе с ним в Бурже, чтобы слово в слово повторить все мадам Иоланде.
«Отлично! – думал Ла Тремуй во время бешеной ночной скачки. – Встреча с герцогиней – это то, что надо! Кажется, со всем своим умом и со всей ловкостью, мадам замахнулась на несколько дел сразу, а это чревато ошибками. Если она действительно что-то затевает и держит Шарля в неведении, значит, это „что-то“ не совсем законно! И слава Богу! Уверен, при таком раскладе я неплохо сумею развернуться!».
Он терпеливо прождал в Бурже целый час, моля Господа только о том, чтобы его предположения о незаконности действий мадам Иоланды оправдались. И они оправдались, судя по слишком сдержанному виду герцогини, по тому, что приняла она его очень приватно, лишь в присутствии дофина и господина Дю Шастель, и по тем беспокойным взглядам, которые этот последний неумело пытался скрыть.
– Вы должны сказать, кто вас послал, сударь. Иначе, согласитесь, весь дальнейший разговор не имеет никакого смысла.
Герцогиня смотрела и говорила холодно. Образ Ла Тремуя, почему-то, плотно ассоциировался у неё со смертью бедного Луи. И, даже если бы она старалась, не смогла быподавить интуитивную антипатию к этому господину. Но она и не старалась.
– То чудо, на которое вы намекаете и, которое я, якобы, готовлю, нам не известно. И предупреждения тайного доброжелателя, в этом случае, выглядят, по меньшей мере, странно, если не сказать – провокационно. Или вы называете имя пославшего вас, или мессир Дю Шастель немедленно арестует вас, как шпиона.
«Ах, как держится!», – невольно восхитился Ла Тремуй.
Вопрос герцогини его нисколько не обескуражил. Напротив, он его ждал. И, разобравшись в положении фигур на этой доске, давно уже продумал единственно возможный для себя ход. Поэтому, скроив на лице покаянную мину, он опустился на одно колено и, низко пригнув голову, словно от стыда, выложил, слово в слово, всю беседу с королевой, последовавший за этим разговор с герцогом Бургундским, а в конце гордо прибавил:
– Как видите, мне нечего скрывать, мадам. Ваше неведение достаточно очевидно показало, что поручение, данное мне, лишь обходной маневр. Вероятно, её величество, желая отвлечь внимание его светлости от каких-то своих дел, выставила меня тайным гонцом, которого не будет жаль, когда его вздёрнут на дыбу, либо сразу же в Труа по приказу герцога, либо здесь у вас по приказу его высочества. Моя роль жалка. Но, устраивая собственные дела, мадам Изабо, судя по всему, вот так изощрённо поквиталась и со мной за помощь в делах покойного графа Арманьякского…
