Погоня переполошила охрану цесаревича и к стражам присоединились атаманцы. Слава Богу, за оружие так никто и не схватился. Иначе все могло окончиться не парой синяков и дюжиной кровоподтеков, а горой трупов и каторгой для выживших. Гвардейцам дали три рубля на водку, Барятинский выпил вина из туфельки невесты с атаманскими казачками, и на этом инцедент был исчерпан.
Потом были еще эуштинские татары, взятые на слабо гулявшими в корчме казаками, собственно сами казаки, и группа отважных приказчиков – конечно же по наущению опростоволосившихся купчин.
Этих сменили семинаристы с офицерами Томского батальона. И если бы две столкнувшиеся чуть ли не у дверей покоев мадемуазель Якобсон группы все-таки сумели договориться, еще неизвестно чем все могло бы кончиться. Ну или если бы те и эти смогли хоть на часок побороть в себе чувство глубокого отвращения друг к другу. Такая уж у нас в Томске традиция – семинаристы с военными – главные оппоненты. А с тех пор, как участок городской земли, изначально выделенный под так и не построенные общежития семинарии, передали под возведение казарм, так и вовсе…
Оба отряда были задержаны полицией, и препровождены на Воскресенскую гору, в участок. Только, видимо, было в процессе воровства невесты, что-то такое – заразное. Потому как уже под утро, последними, покушение на киднепинг – согласно Уголовному Уложению Империи, от десяти до двадцати пяти лет каторжных работ – совершили и сами стражи Закона.
Всю эту полу уголовную эпопею, разбудив меня ранним утром, поведал шатающийся от усталости царевичев адъютант. Было бы неприличным лечь досыпать на глазах отказавшегося от отдыха ради меня Володи. Пришлось вставать.
Само венчание, опять-таки – по традиции, было назначено на полдень. Этот день считался у лютеран последним, когда молода девушка, невеста, еще свободна. После того, как на ее голову повяжут отвратительнейшее изобретение немецких дизайнеров – чепец, она из категории вольных, отцовых, перейдет в подневольные – мужнины. И в этот, последний день, перед концом вольной жизни, девушкам позволено было спать дольше обычного. Хоть часов до десяти. Традиция не учитывала распорядок дня дворян, и то, что раньше двенадцати, после затянувшегося часов до трех ночи, бала придворные и не вставали.
От моего дома до кирхи сто шагов. Но и это расстояние пришлось проехать в карете. Может быть, и к лучшему. Ветер вдруг стих, из низких, свинцово-черных туч на промерзшую землю посыпало хлопьями снега.
– Ан, приглянулась девка Пресвятой Богородице, – говорили русские. – То-то Она слезами снежными по ей сыпанула!
– К счастью, – сказали немцы с датчанами. – Не чужой, видно, человек этот Лерхе для Провидения!
Пронзительно и как-то жалко звякнул единственный колокол местной лютеранской общины, пастор принялся гундосить положенные случаю слова, и я вдруг со всей пронзительностью понял, как лопнула, оборвалась и до того гудевшая от чрезмерного натяжения нить, связывавшая меня с прежней, первой, жизнью. Почувствовал, что именно в тот момент, этот мир окончательно и бесповоротно принял меня. Что я больше не беженец, не эмигрант из иного времени. Что все. Теперь я принадлежу этому времени, этой земле и этим людям.
Взглянул на бледное, сосредоточенное лицо Наденьки. И прямо-таки почувствовал, как этот дремучий мир обнимает мою душу добрыми, теплыми ладонями.
Так уж вышло, что даже мой первый в обеих жизнях медовый месяц, был наполнен делами. Ерофеев зазвал в Каинск, на волчью охоту. Серые "санитары" совсем распоясались, и проблему нужно было решать радикально. Со мной в "очистительный поход" отправилось пара дюжин скучавших в заснеженном Томске гвардейцев, обязательный казачий конвой и привлеченные назначенной за каждый волчий хвост наградой профессиональные лесовики-охотники, числом с десяток.
Звал прокатиться на запад и цесаревича. Да он отказался. Отговорился, немного смущенно улыбаясь, тем, что не в силах оставить без внимания Минни, а она, в нынешнем своем положении, к дальним путешествиям не приспособлена. Вот так. Тайное окончательно стало явным.
А еще, если только в Николае не умирает актер мирового класса, я понял, что он ничего не знает о… скажем так – небольшом приключении своей супруги. У меня от приступа стыдливости аж уши покраснели. Я уже и не рад был, что явился со своим предложением.
Переживал, впрочем, не долго. Много раз замечал – самого себя убедить в чем-то проще всего. Так и тут. Решил, что мне, по большому счету, стыдиться-то и нечего. Это же не я – коварный змей искуситель – пробрался в постель датской принцессы. Все было совсем не так! И мы с Великим князем даже в чем-то друзья по несчастью. Меня использовали как быка-производителя, а им воспользуются, чтоб дать еще не рожденному человечку имя. Имя, статус, титул, и, в конечном итоге – корону Российской Империи.
Тогда поклялся себе – никогда-никогда, ни словом, ни делом не дать кому-либо понять, будто бы имею обоснованные подозрения в непричастности Николая к отцовству будущего наследника престола. И впредь даже мыль об этом стану гнать от себя!
Это я все к тому, что вовремя мы покинули город. Смена обстановки, новые люди, дела и заботы. Молодая жена и старые знакомцы. Через несколько дней я уже совершенно успокоился, и даже крепился в том, что принял по-настоящему верное решение…
Конец четвертой книги
