Потом он что-то неразборчиво сказал тому усатому солдату, и тот, придерживая винтовку, побежал, расталкивая мощными плечами людей.
— Выход будет идти через контрольно-пропускной пункт на улице Русской. Все понятно? Идти по улице Русской!
— А нам в другую сторону! — крикнул кто-то из толпы.
— Ничего… Потерпите… — ухмыльнулся лейтенант. — И хотелось бы предупредить: в городе действуют банды провокаторов, типа этих.
Он небрежно кивнул на флэшмоберов.
— Граждане! Будьте бдительны!
Потом он спрыгнул с грузовика и жестом подозвал к себе совершенно ошалевшего Павла.
— Со мной пойдешь, — тоном, с которым соглашаются, сказал лейтенант.
Они подошли к маленькой кучке задержанных клоунов.
— Значит, так… За контрреволюционную агитацию, по статье пятьдесят восемь дробь десять и пятьдесят восемь дробь семь, вы передаетесь под юрисдикцию органов НКВД.
Лейтенант покосился на транспарант.
— Какая контрреволюционная агитация? Вы что? — выкрикнул кто-то из группы «лжекрасноармейцев». Павел отметил, что крикнули на совершенно чистом русском языке.
— Дискредитация образа красноармейца, нарушение общественного порядка, распитие спиртных напитков, ношение огнестрельного оружия… — парировал лейтенант.
— Это макеты… — всхлипнул тот же голос.
— А с этим органы разберутся. Сержант! По грузовикам их! А вы, девицы, стоять!
Бойцы оттеснили штыками трех девиц в ночнушках.
— Проститутки?
— Студентки мы… — пискнула самая смелая из девок, судорожно прикрывая полураспахнутое декольте.
— Проститутки вы. Кто ж еще в ночном белье будет на людях днем расхаживать. Сколько заплатили? — в ледяном взгляде лейтенанта не было ничего мужского, похотливого.
— Сто гривен… За акцию…
— Дешевки… — Лейтенант дернул щекой и сплюнул под босые ноги девок. — Сержант. Этих в отдельную машину. И смотри там!
— Да на кой они нам, лядящие! — скривился сержант. — Через них поди полгорода прошло… Тьфу!
И, вполне искренне, сплюнул тоже.
— Стой! Этого… В погонах сюда давай!
Два рядовых подтащили под руки единственного из ряженых, который был в погонах.
— Поляк? — сердито спросил лейтенант.
— Да что вы! Укр… Русский я!
— Белогвардеец, что ли?
— Эээ… Я…
— В золотых погонах-то почему?
— Какую уж форму выдали в театре… — виновато пожал «золотопогонными» плечами пацан.
— В театре… — хмыкнул лейтенант. — Лицедеи… Ладно, тащите его.
— Подождите… господин… товарищ… А что мне будет? — отчаянно закричал зайцем пацан, которого потащили солдаты.
— Социальная справедливость тебе будет, — буркнул себе под нос лейтенант и тут же забыл про ряженого.
А потом лейтенант повернулся к Павлу:
— Откуда?
— Из Питера. Эээ… Санкт-Петербурга. Журналист я.
— Из Ленинграда, что ли?
— Да. То есть, так точно!
— Лети домой, репортер! — отвернулся лейтенант.
— Подождите, — схватил его за руку Павел. — А с этими что будет?
Он показал на зареванных флэшмобовцев, которых, подталкивая штыками и прикладами, красноармейцы сажали в полуторки.
— Там разберутся, — посмотрел на него лейтенант и неожиданно улыбнулся. Хорошо так, открыто улыбнулся. — Отработают где-нибудь на лесоповалах лет по пять и заново жить начнут. Подумаешь… Еще спасибо скажут. Знали бы они, что тут через пару лет начнется…
— А что?
— Не твоего ума дело! — отрезал внезапно посуровевший лейтенант.
— А мне-то что делать? — внезапно испугался журналист.
— Домой летите и пишите, — пожал плечами командир.
— Что писать-то?
— Пишите… — тут лейтенант призадумался. — Пишите, что русские вернулись.
Павел зашагал мимо грузовиков с проститутками и пьяными студентами, а потом спохватился и побежал обратно. К лейтенанту:
— Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант!
— Что? — сердито обернулся тот. — Летите, товарищ журналист. Не задерживайте!
— Фамилия у вас какая, мне ж про вас писать!
Лейтенант вдруг покраснел, как могут краснеть только блондины с тонкой кожей:
— Да обычная у меня фамилия. Советская. Турсунбаев я. Запомните?
Потом резко отвернулся и закричал:
— Иванов, Гонгуладзе, Барабаш! Я же сказал: девок отдельно сажать!
Павел улыбнулся и зашагал к взятому напрокат аэрокару.
Действительно… Русские вернулись!
Вятка, 2009 г.
Я ЖИВУ В ТУ ВОЙНУ
Не убит подо Ржевом.
Под Москвой не сгорел.
Не тонул под Одессой.
В Сталинград не успел.
Не дошел до Белграда.
В Туле я не стонал.
И под Старою Руссой
Без вести не пропал.
Не исчез в Бухенвалъде.
Под Демянском не лег.
Не растоптан под Курском.
И под Брест я не смог.
В Ленинграде не умер.
И в Керчи не кричал.
Не замерз под Рыбачъим.
И в Берлин не попал.
Не целован я пулей.
Но от пули болит.
Я к войне прикоснулся.
И я тоже убит.
Однажды я поехал в «Поиск»… Впрочем, об этом позже.
Хочу предупредить, что рассказы будут жесткие,
нелицеприятные и многие на меня обидятся. Что ж, это мое мнение. Если вы не согласны — пишите свое.
И начну я с того, чем Вахта заканчивается…
1. ЗАХОРОНЕНИЕ
Странное дело. Когда работаешь — кости воспринимаются абсолютно нормально. Ну кости и кости. Иногда белые, иногда черные. Чаще почему-то рыжие. Кости и кости, да… Никаких эмоций особых нет. Пустота в душе… И эта пустота взрывается на кладбище.
Синявино, 2009.
Огромная могила. Вырыта экскаватором. Около сотни гробов. В них наши деды — мальчишки и мужики. Пятьсот сорок девять человек.
Только там начинаешь понимать, что это не кости, не останки — люди.
И странное, мистическое ощущение, что они вот тут.
Несешь гроб к могиле. И чувствуешь руки тех, кто там в гробу. Они помогают нести…
Опускаешься в эту огромную яму, устланную лапником. Ставишь гробы — один на другой. Потом идешь обратно.
Они тебя ведут. Словно подталкивают в спину: «Мы — мертвые. Не место тебе тут, живому».
Я ощущал их прикосновения на своих плечах.
Они словно извиняются.
Они себя виноватыми считают — за то, что не смогли вернуться к своим мамам, к своим женам, к своим девочкам.
И я себя виноватым считаю.
Пятьсот сорок девять парней. Опознанных — человек пятнадцать.
