Я ощущал их прикосновения на своих плечах.
Они словно извиняются.
Они себя виноватыми считают — за то, что не смогли вернуться к своим мамам, к своим женам, к своим девочкам.
И я себя виноватым считаю.
Пятьсот сорок девять парней. Опознанных — человек пятнадцать.
Я ни одного не опознал…
Лезно. 1996.
Котелок, вывернутый взрывом наизнанку. Весь в дырах от осколков.
Восемнадцать фамилий на нем… «Иванов, Кузнецов, Переходько, Хуипбергенов, Штильман…» Не помню сейчас всех. Не помню и где этот котелок. Знаю: эти фамилии сейчас на памятнике в умирающей — или уже умершей? — деревеньке Лезно. Это под Чу-дово. Новгородская область.
Восемнадцать фамилий…
Один из вас, один из восемнадцати — лежит в гробу. Кто ты, брат?
Представить только… Один котелок, переходивший из рук в руки восемнадцать раз… Как это? Брать в руки котелок из руки убитого друга? Как его отмывать от крови?
Не узнать никогда. Пока сам не лягу в землю — не узнаю.
Я верю, что мы встретимся там. Я верю. Мы еще выпьем, мужики!
Демянск. 1999.
Дождь такой, что мы соскальзываем в могилу. Падаем туда. Вместе с простыми сосновыми гробами. Весь вечер перед этим опаляли их паяльными лампами. Чтобы было красиво.
Они смеются нам черепами из гробов. Смеются над нами. Им все равно так-то — в каком гробу лежать! Но приятно, почему-то знаю. Домовина все-таки…
Извините, мужики. Почему я чувствую свою вину перед вами?
Почему я не с вами?
Шатаюсь, как пьяный. В глазах темно. Ничего не вижу. Только могилу и гробы, гробы, гробы…
Севастополь. 2008.
Мы прощаемся с ними, когда складываем мешки с людьми в багажники двух легковушек. Гробов не будет. Могил не будет. Ждите, мужики, до весны. Тут, в Украине, бестолковые законы. Надо вызывать ментов к месту находки костей, заводить уголовное дело по факту убийства. Проводить экспертизы. Потом уже хоронить, когда будет доказано, что ЭТО останки времен войны. Этим займутся уже местные поисковики. Мы же граждане другого государства. Впрочем, пацаны, которых мы складываем в багажники — воевали за всех. В том числе и мужик с Первой Крымской войны. Из двадцать пятого Смоленского пехотного полка.
Жаль — не смогу бросить землю вам на гроб. Поэтому — украдкой, так чтобы никто не видел — кладу две сигареты в украинский багажник немецкого авто, пахнущий русским бензином.
Синявино. 2009.
Экскаватор накидал земли. Оформили квадрат могилы лопатами. Через год поставят памятник. Наверное. Если денег хватит…
Встаем на колени. Двести человек.
Запеваем…
Выпьем за тех, кто командовал ротами, Кто умирал на снегу, Кто в Ленинград пробивался болотами, Горло ломая врагу.
Тихо поем…
Слеза сбегает по щеке. Кто-то рядом тоже всхлипывает. Не могу больше. Отхожу в сторону. Сажусь на краю немецкой траншеи, куда они так стремились. Закуриваю. Потрясывает.
Будут навеки в преданьях прославлены Под пулеметной пургой Наши штыки на высотах Синявина, Наши полки подо Мгой.
Меня уже трясет. Начинаю реветь, как мальчишка. Слезы душат. За спиной тихий разговор:
— Заколебали эти поисковики. Всю церемонию поломали. Давай уже венки положим и бухать пойдем, а?
— Подожди, допоют. Нехорошо как-то…
— Да хрен с ними! Варвара Тимофеевна — дай команду на фейерверк!
Оглянулся. Прищурился. Стер влагу со щек. Стоят чиновники и депутаты, нетерпеливо топчутся с цветами в руках. Им коньяка хочется. У них палатка стоит — сервелатик, водочка «Финляндия», коньячок «Реми Мартен»…
Зацепились взглядом с каким-то замом. Он быстренько отвернул свою красную рожу. Бляха муха, это ведь штамп — толстый полупьяный потеющий чиновник. Хорошо, что я лопатку в рюкзаке оставил…
Выпьем за тех, кто командовал ротами, Кто умирал на снегу, Кто в Ленинград пробивался болотами, Горло ломая врагу.
Песню прервал залп салюта. Красиво. Празднично. Музыка красивая. Млять…
Идем к столикам. Власти расщедрились на 100 грамм наркомовских. Подхожу три раза. Водка не цепляет. Правда, тряска проходит.
Чиновники пьют в торговой синей палатке. Рядом биотуалет. Рядом с могилой. Мужики лежат, а души их уходят на восток. Я не вижу, но чувствую. Меня отпускает. Меня отпускают.
До свидания, мужики!
Мы идем с кладбища в Синявино в Кировск. Девятнадцать километров. Пешком. У властей нет денег на автобусы…
2. ПОИСКОВЫЙ СИНДРОМ
Давно известный психологам и психиатрам послевоенный синдром. Возвращается боец с войны.
И начинает пить.
Потому что никому не может объяснить — что это, когда собираешь куски друга в ведро.
Потому что ты жив — а он нет.
И ты не можешь смотреть в глаза людям, ты изо всех сил хочешь вернуться туда — в смерть, в ненависть, в страх.
В жизнь.
Потому что тут — слабое подобие жизни. Тени вокруг. Ненастоящие тени. Полупрозрачные персонажи…
И та ночная девочка под рукой, отчаянно пытающаяся вернуть тебя в «реальный» мир, — тоже тень.
Ты навсегда остался там.
Странно, но у поисковиков бывает такой же синдром.
Я не могу без слез смотреть фильмы о войне. Я не могу слышать военные песни. Я не могу читать о войне. Я не могу о ней рассказывать — свожу все к шуткам и хохмам. Начинает болеть сердце. Я не хочу больше на войну.
Но я смотрю эти фильмы, пою эти песни, читаю эти книги.
И пишу сейчас эти рассказы.
Потому что я возвращаюсь туда снова и снова.
Каждый день. Каждую ночь.
Сегодня снилось — как я ложусь под танк с гранатой. Это не мой сон.
Я — книжный мальчик. Я вырос в семидесятые-восьмидесятые.
Мы не знали войну. Мы не знали слова «Афган».
Война была киношной и книжной.
Мы выросли и попали в Чечню. Мой друг вернулся оттуда седым. Это от него я узнал, что самое страшное на войне — минометный обстрел.
Но я-то же не был на войне!
«Поиск» — это не война! Это память о войне!
Мы поем песни, пьем водку, ржем друг над другом и кидаем в костер патрончики.
Почему мне снятся чужие сны?
Я танки видел только в музеях и в кино.
Был сон — я прощаюсь с какой-то девочкой в черной комнате, а за ночным стеклом — полоски прожекторов. И я знаю, что мы больше никогда не встретимся. Ее убьют на фронте. И меня тоже убьют.
Просыпаюсь от того, что пытаюсь крикнуть, но не могу. Только мычу. Встаю, шлепаю босыми ногами на кухню. Ставлю чайник. И пью водку. Потом жадно курю в туалете. И так же жадно читаю мемуары наших ветеранов. «Я дрался с панцерваффе», «Я дрался на Ил-2…», «Я дрался…». Они дрались.
