что брат Гипноса приходит к избранным, тем, чей жизненный путь пришел к концу, а создатель кошмаров разит любого, каждого, получая свою «дозу».
Он меня ненавидел. За то, что я пришел сам, за то что согласился на перековку, за то что во мне осталось еще так много человеческого.
Я не должен был допускать контакт. Никакого взаимодействия. Не смотреть на него, даже мельком, даже искоса, не встречаться с ним взглядом, полное игнорирование…
Но это произошло.
Сон и явь сплелись. Я умел драться, и в пространстве сновидений и в реальности. Меня не отягощало чувство вины, да и перековка еще не оставила глубокую трещину в моей сущности дэймоса. Первый удар я отбил, и второй… и третий, но это было все равно что драться с Минотавром. Озверевшей, неуязвимой машиной убийства. Он хотел убить меня и это почти у него получилось.
Стикса остановила вторая совершенная машина — Тайгер, забыв о своих гуманистических настроениях едва не забил танатоса, чтобы заставить его разжать пальцы на моем горле. Не помню, видел ли я когда-нибудь воина сновидений в таком же бешенстве. Его вечно-невозмутимое лицо искажала яростная гримаса. Последнее что я слышал — нежный серебристый смех Мелиссы, наблюдающей за этим «поединком». Она была счастлива. Она тоже ненавидела меня.
Потом оба моих тела — сновидения и реальное — долго лечил Геспер. Условия содержания пленных дэймосов ужесточили. Их приковали к скале. А потом они все погибли…
Должны были погибнуть, но я смотрю в ухмыляющееся лицо Стикса.
— Ты будешь умирать долго, — сказал он довольно.
На мои ребра обрушился удар кулака. Я услышал, как ломается эта клетка, за прутьями которой все еще бьется сердце.
Прошлое и настоящее перепутались. Только теперь я не мог ответить ударом на удар.
Я понял, что проваливаюсь…
Между сном и явью существует тонкая, едва ощутимая грань. Когда уже не бодрствуешь, но еще не спишь. Пограничное состояние. Гипнагогия. В котором приходят видения и озарения. А иногда и галлюцинации.
Такая же граница проходит между беспамятством и ясностью разума. Чтобы попасть на нее, надо терять сознание. Терять и удерживать…
На мгновении «до»…
Я понял это во время перековки. Когда боль
становится настолько сильна, что мозг отключается, но упасть в бессознательное состояние не может. Ощутил, что сюда можно нырять и уходить на целые секунды от боли. Тайгер, совсем того не желая, показал мне этот слой структуры сновидения. И я сам как-то научился использовать это синкопальное состояние.
Научился «держать» его.
Пространство вокруг меня сдвинулось, накатил новый морок…
Я стою по колено в крови.
Босыми ступнями я ощущаю квадратные камни, похожие на те, которыми мостили древние дороги. Высоко вверх уходят серые базальтовые своды…
Сотни… тысячи лет здесь убивали людей.
И этих людей были тоже многие десятки тысяч… Я знаю, что и моя кровь здесь, смешанная с их кровью.
Это место жестоко и любит пить чужие жизни. И оно упивается ими, поглощая без остатка.
Здесь приносят жертвы, здесь идут войны, здесь началось то, что отравляет и гасит наш мир…
Прокруст пришел отсюда.
Логосы пришли отсюда.
Я смотрю на титанический древний храм, от которого веет тьмой и смертью. Вижу легионеров, атакующих это циклопическое сооружение. Осадные машины. Глубокие рвы и холм высотой с тот же самый храм: насыпанный руками людей, взбешенных столетиями рабства, унижениями, пытками дэймосов. С этого возвышения летят каменные глыбы, круша стены гигантского здания. И скоро оно рухнет…
Я вижу молодого мужчину среди суровых воинов, который смотрит на пылающее здание старинной библиотеки, вмещавшей в себе все возможные знания об убийствах, подчинении, насилии… возведенные до уровня науки и искусства.
Зачем они это делали? Рисковали. Жертвовали собой. Совершали сверхчеловеческие усилия…
Почему я это делаю?
Почему бросаю вызов сильнейшему дэймосу в истории, фактически божеству? Все другие объединились бы с ним.
…Мне всегда нравился адреналин, опасность, риск. Как на высоте ветер тянет и толкает мое тело к пропасти, а я сопротивляюсь ему, уворачиваюсь, ускользаю, а затем и использую в свою пользу. Будоражила опасность, которую нужно просчитать, и понять, как преодолеть.
Мне нравилось наблюдать за всеми и не хотелось быть ни на чьем месте. Я не завидовал ничему, никому, знал в глубине души: все, что я вижу, может стать моим, если я захочу. Я могу прийти в любое место и меня примут, дадут что попрошу, испытают привязанность.
Если бы тогда, в далеком прошлом, я не влез в окно к Феликсу, а подошел к нему и завел вежливый разговор, о чем угодно, как повернулась бы моя жизнь? Танатос, границы которого я бездумно нарушил, в конфликт с которым вступил этой попыткой кражи, был бы более лоялен, не запер в своем доме, достаточно жестко наказывая за промахи.
А что было бы, если бы мы в юности больше знали про мастеров сна, целителей, охотников? Пошел бы я в Центр сновидений Полиса, чтобы рассказать о своих странных снах и стихийных попытках воздействий на окружающих, о контроле кого-то, явно преступного, толкающего меня на не самые примерные действия?
Нет. Не пошел бы. Потому что мне нравилась моя жизнь.
Именно поэтому в юности я лазил по крышам, потом выполнял сложные задания, которые мне давали.
Это вызов. Новый уровень опасной игры.
Я люблю мой мир.
Я люблю Полис.
Я не должен этого забывать.
Сознание гаснет. Трепещет на грани. То ныряет в забытье. То «вскидывается» проблеск памяти, понимания, четкости мысли.
Граница между ясностью и полной чернотой открывается передо мной. Я бросаю себя туда и вижу мальчика. Он сидит на краю стола моего кабинета… нет, на камне. Одна плывущая нереальность накладывается на другую.
Я помнил его испуганным, вздрагивающим от любого шороха. Теперь он стал совсем другим. Уверенный, излучающий спокойный интерес.
Человек, которому служат божества сновидения.
Редко кто из сновидящих может пообщаться с онирами. Вернее, ониры не спешат общаться с нами. Мне повезло. Дважды. Я встретил божеств сновидений, пил их эликсир, дающий силы. И я встретил Элия.
Я не могу подойти к нему, но могу говорить:
— Лей, мы не должны беспокоить тебя и входить в твой сон. Ты принадлежишь божествам и не обязан помогать нам. Но нашему дому, твоей семье… Полису, грозит опасность. Появился очень сильный дэймос. Оракул, который разрушает наш мир, и никто из сновидящих не сможет его остановить…
Элий слушал меня очень внимательно, но его взгляд, устремленный на меня, периодически застилал густой белый туман.
— Этот дэймос
