Торпедное вооружение показало себя с наилучшей стороны, правда, предельная дистанция, с которой можно было уверенно использовать торпеды, составляла всего тысячу метров, и это по неподвижной мишени. Чтобы не потерять дорогих мин, стреляли в сторону мелководья. Понятно, что использовали учебные мины, которые не имели взрывчатки, и после того как двигатель отрабатывал свое, они всплывали, но и они были дороги, да и взять их было неоткуда. Потом разыскивали при помощи водолазов, работавших в холодной воде не более получаса, поднимали на борт шхуны, приводили в рабочее состояние и вновь пускали в дело. Наблюдатель на шхуне вполне компенсировал отсутствие взрывов, докладывая о попаданиях и промахах. Но даже вот так, без взрывчатки, просто бодая борта многострадального суденышка, тяжелые мины наделали течей в обшивке шхуны, и без того дышавшей на ладан. Приходилось производить ремонт, на ходу конопатить, подводить пластыри. Попрактиковавшись в стрельбе по неподвижной мишени, стали тянуть ее на буксире – скорость так себе, не больше пяти-шести узлов, но все же немедленно возникли трудности: дальность уверенного выстрела сократилась до восьмисот метров. И это при том, что при скорости в сорок узлов торпеды проходили дистанцию в две тысячи метров, а в тридцать узлов – в четыре. Небывалый результат для настоящего времени.
Великолепно проявили себя прицелы на сдвоенных «горских», как уже по праву именовали пулеметы Константина Викторовича. На пулеметы установили трехкратную оптику, которая уже, по сути, прошла испытания на винтовках, только там использовались четырехкратные. Разумеется, снайперской стрельбы не получалось, но зато пулеметчики вполне уверенно могли засыпать свинцовым дождем не все судно, а какую-то определенную часть.
К исходу навигации невозможно было взглянуть без боли на людей, которые практически все это время работали в авральном режиме. Как ни крепок был Антон, но он-то как раз выглядел хуже всех, так как в сутки едва ли отдыхал по три часа, стараясь вникнуть и успеть везде. Проблем хватало, но в целом и корабль и люди выдержали это испытание с честью. Недавние мальчишки за это время успели заматереть и сколотиться в настоящую команду.
Все это время экипаж был завышен чуть не вдвое, так как если команда «Росича» оставалась неизменной, то на его борту всегда находились стажеры из числа обучающихся различным специальностям. Команда посматривала на них несколько свысока – мол, вы тут только гости, а мы, считай, и не сходим на берег. Парнишки буквально горели желанием также оказаться полноправными членами экипажа и с надеждой взирали на Песчанина, который неизменно укреплял их дух, говоря, что сейчас уже строятся новые корабли, на которых понадобятся специалисты, и им, чтобы прочно обосноваться на борту, нужна самая малость – хорошо изучать свои специальности. От таких заверений глаза парней загорались азартным огнем, а рвение увеличивалось на порядок.
Но всему приходит конец, пришел он и этим беспрестанным мытарствам. Навигация в Охотском море подходила к концу, совсем скоро его воды в северной части будут скованы прочным льдом, а значит, и Антону здесь больше делать нечего. «Росич» останется в Магадане, вмерзнув в лед у причала до следующей навигации. Его время еще придет. Этот красавец должен будет заявить о себе в полный голос только с началом лета.
Антон не планировал вмешиваться в ход истории до начала июля, так как был убежден, что к тому моменту уже в достаточной мере вскроются недостатки в боевой подготовке как на флоте, так и в армии, что, несомненно, повлечет реорганизацию. Было горько, что прославленный адмирал, душа флота, погибнет еще в начале этой войны. Антон сильно переживал по этому поводу, но считал, что это неизбежно.
Конечно, было несколько несуразно держать корабль в тысячах миль от места, где ему предстояло действовать, но это было необходимо. Для того чтобы вывести «Росича» в море и принять участие в будущей войне, ему нужно было законное основание, а получить его он мог только здесь. Именно по этой причине он в свое время перетянул сюда чиновника Пронина, ставшего здесь старшим начальником, наделенным определенными полномочиями. Именно по этой причине сам Песчанин поступил на службу в промысловую стражу на должность промыслового надзирателя, совмещая эту должность с командованием сторожевым кораблем, подаренным Приамурскому управлению государственных имуществ. Самому управлению ни за что не потянуть подобного корабля: максимум, на что они могут рассчитывать, – это какой-нибудь паровой катер, а если нашлись меценаты – так отчего же… Оказаться на скамье подсудимых в качестве пирата… Нет уж, увольте. Все будет сделано в лучшем виде, комар носа не подточит.
Как ни вынослив был Песчанин, но сил своих он все же не рассчитал. В конце ноября вернулся во Владивосток, и его свалила жестокая лихорадка.
Сразу же по прибытии он поехал к Звонареву домой, чтобы узнать последние новости, – собственно, это и спасло ему жизнь: вздумай он направиться в свой гостиничный номер – к утру, вполне возможно, нашли бы его хладный труп.
Вместе с ним прибыл и старший офицер «Росича». Кузнецов был неплохим офицером, не выдающимся, но нормальным служакой, в чинах не вышел, дослужился только до лейтенанта, а потому был уволен год назад по достижении предельного возраста. К тому же семейный, а своих он не видел уже полгода. Так что пусть навестит родню – ему ведь зимовать в Магадане, организовывая боевую подготовку, которую нельзя прекращать ни в коем случае. С наступлением навигации он так и не появится во Владивостоке, так как оттуда они сразу уйдут в поход.
Скоро сюда прибудет матка, которую уже закончили переоборудовать, загрузили топливом – его потребуется немало: ведь «Росич» не может просто покрыться льдом и инеем, от стояночного расхода топлива никуда не денешься, опять же матка тоже будет постоянно держать часть котлов на подогреве. Вот с «Чукоткой» – а что, чем не название для парохода? – Кузнецов и вернется в Магадан.
Трясясь в ознобе, Антон вылез из пролетки и отпустил извозчика. Все же хорошо иметь свой штат транспорта. Звонарев, по примеру Семена, поставил свой дом в их – да чего уж там, именно их – городке, или районе, Владивостока – это уж как кому, на главной его улице. Дом не отличался большими размерами, хотя и маленьким его было назвать трудно, но с другой стороны, люди состоятельные предпочитали ставить солидные особняки, но вот друзей отличала этакая скромность. Многие взирали на это как на жеманство, иные – как на нечто не подобающее людям представительным и видным, а друзья просто были не особо взыскательными и прекрасно отдавали себе отчет, что для жизни им, собственно, много и не надо. Хотя на всякий случай в заграничных банках на их общих счетах скопилось уже полмиллиона рублей – так, на всякий случай, мало ли.
