Оставалась небольшая надежда на то, что Томский механический завод со временем станет главным потребителем Троицких домн. Тысячам верст дорог потребуется десятки тысяч вагонов, паровозов, водокачек и всевозможных семафоров с насосами. Плюс активное строительство пароходного флота и металлических, годных для многолетнего использования, барж Обь–Иртышского бассейна…
— Да полноте вам так убиваться‑то, ваша светлость, — всплеснул руками Родзянко, разглядев мое вытянувшееся от расстройства лицо в полумраке салона кареты. — Как станет потребно, неужто вы не убедите столичных вельмож, в необходимости продолжить чугунную дорогу на юг и на восток? Знакомцы мои, в Петербургских присутствиях подвизавшиеся, доносят, будто нынче помыслы многих вельмож к востоку обращены. К самому дальнему. К берегам Океана! Не зазря же Владивосток строить принялись?! Такого важного господина, как наш Иван Григорьевич, в такие дали не просто так отправили! А уж мы тут, подикось, не оплошаем…
Он имел в виду однорукого генерал–майора Сколкова, который как только санный путь на Восток был открыт, с продолжением генеральной инспекции отправился в сторону Иркутска. И согласно Высочайшему повелению, содержание которого Сколков и не думал скрывать, конечной точкой маршрута действительно должен был стать новый город на берегу Тихого океана — Владивосток.
Но я в словах Томского губернатора услышал и другой, так сказать, скрытый, смысл. Николай Васильевич был со всей определенностью уверен в том, что летом, через несколько месяцев после родов, когда Минни с ребенком и мужем соберется в столицу, я отправлюсь с ними. Хотя бы ради того, чтоб там, в Санкт–Петербурге, на каком‑нибудь несомненно высоком посту продолжить попечительствовать Сибирскому краю. И больше того! Под словом «мы» Родзянко явно имел в виду себя и других западносибирских чиновников. Но уж никак не меня.
Что это, как не прямое и явное признание себя, так сказать, моим человеком? Соратником и последователем. И это при том, что, как мне было достоверно известно — столичным покровителем Родзянко был сам Лифляндский, Эстляндский и Курляндский генерал–губернатор, бывший шеф жандармов, а ныне командующий Рижского военного округа, приятель–собутыльник Его Императорского Высочества, Великого князя Николая Николаевича, граф Петр Андреевич Шувалов. Фигура на столичной шахматной доске значимая и хорошо известная своими, унаследованными у отца, консервативно–ретроградскими взглядами. Ссориться с таким человеком и я бы не рискнул, не говоря уж о действительном статском советнике Родзянко.
В изощренном лицедействе Николая Васильевича не смог бы обвинить любой, хоть раз видевший простецкое, честное лицо губернатора. Так что за коварно пытающегося втереться в доверие «агента» я Родзянко принять никак не мог. Тем более отважным в моих глазах выглядел этот его шаг.
Единственное, ему бы не помешало научиться некоторой гибкости, умению найти компромисс, а не переть диким лосем, сметая все на пути. Так лучшего приемника себе и помыслить было бы трудно. Так нет. Сколько бы я ему это не втолковывал, не объяснял, сколько бы он не кивал и не соглашался, а делал все равно по–своему. Уже в Каинске, во время охоты, едва до беды дело не дошло.
Меня‑то, слава Богу, там чуть не всякий в лицо узнавал, а Родзянко для сибирского «Иерусалима» был пока еще чужим и незнакомым. Так чтоб его с другими господами из моего окружения не путали, он что выдумал?! Стал в мундире золотом шитом ходить и шубе нараспашку. Это на морозе‑то едва ли не под тридцатник, с ветром! Другие в меха по глаза заворачивались или из утепленных шатров носа не высовывали, а этот всегда рядом, мундиром сияет.
К слову сказать, зима в том году выдалась холодная и малоснежная. В окрестностях Томска и Колывани сугробы едва–едва до подола тулупа доставали, а в Барабинской степи и того меньше. Присущий этим местам ветер сдувал снег, кое–где даже оголяя промороженную землю. Этот природный феномен, в купе с резко увеличившимися стадами у местных скотоводов, по–видимому и вызвал вспышку агрессивность волчьего племени.
Не могу не упомянуть об собственно охоте, превосходно организованной братьями Ерофеевыми. И раньше, в другой жизни, и после, довелось мне участвовать во многих вылазках за трофеями. Однако же ни прежде, ни потом не случилось больше столь интересного, целиком и полностью меня захватившего, противостояния человека и дикого зверя.
Выписали из южных, киргизских степей целую свору тамошних собак с их поводырями. Полагаю, тому же Куперштоху это не трудно было сделать, учитывая то поистине огромное по местным меркам количество скота, которое каинские евреи скупали у степных инородцев, чтоб загрузить разрастающееся производство консервов. Но, тем не менее…
У жителей будущего северного Казахстана тогда уже существовало две основных породы собак. Тобет — суровые охранники — лохматые псы размером со взрослого барана, способные в одиночку задушить матерого волка. И тазы — гладкошерстная гончая среднего роста, предназначенная исключительно для охоты. Изредка, не больше чем однажды на сто щенков, рождаются тазы особенного характера — охочие до зверя. За чашкой вечернего чая у костерка в сшитом из шкур шатре, старшина киргизов, седой Абдижалар, рассказывал, легенду, будто бы эти особенные собаки, кумай тазы, рождаются не от обычных сук. По его словам, и если не заглядывать в щелочки хитрющих глаз, особенно ловкие, обладающие исключительным обонянием, дерзостью, силой и отвагой, кумай тазы появляются из яйца собаковидного гуся — итаказ. А вот то, что погибших в схватках псов, проявивших исключительную самоотверженность и отвагу, хоронят с поистине генеральскими почестями — истинная правда. Ради одной из таких, отдавших всю себя людям, целый день отогревали кострами землю под могилу…
Я уже говорил, волки в ту осень превратились в настоящее бедствие. Александр Андреевич Каллер, старший ветеринарный врач губернии, докладывал, что возможно, волки, наряду с лисами, еще и бешенство в округе распространяют. И одного этого подозрения было уже довольно, чтоб подписать серым санитарам степей смертный приговор.
Волки редко меняют свои логова. Опытные охотники знают, что в одной и той же норе в удачном месте, могут рождаться несколько поколений щенков. И естественно, что эти места, так сказать, прописки, зверей были отлично известны туземцам. Как и возможные пути бегства, наиболее удобные положения стрелков и овраги, которые удобнее всего было бы перегородить тенетами — крупноячеистыми, в голову волка величиной, сетями на крепких опорах.
Седым от мороза и прижимающегося к земле дыма ранним утром, оставив дам и не интересующихся кровавой забавой господ в лагере, мы сели на лошадей. Еще предыдущим вечером каждый изъявивший желание принять участие в охоте выбрал для себя будущую роль. Следовать ли ему за загонщиками, сворой с поводырями, или ждать на номерах, пока визжащие от ярости псы не выгонят волка под выстрел. Честно скажу — хотелось и того и этого. Сердце пело в предвкушении лихой погони, хотя я и искренне сомневался в своей способности на всем скаку попасть в серую тень за сто шагов впереди. Куда практичнее, и эффектнее было бы точным выстрелом поразить загнанного под ружье волчару. Однако же выбрал я все‑таки седло Принцессы. Как представил себе, как буду хвастаться меткостью, пока хирург будет ампутировать обмороженные по локоть руки — дурно стало. Верхом конечно тоже прохладно, однако же — не на столько, как стоя на одном месте.
