Кристи Голден - Сага о Тёмных Тамплиерах

Время было нелинейным. Совершенно нелинейным.

Время свертывалось, сходилось в одну точку, сплетало воедино и связывало события, чувства и мгновения, а затем в танце ускользало, рассыпаясь на мерцающие, сияющие, прекрасные струны, резонанс каждой из которых в отдельности предшествовал новому погружению в стремительный поток.

Хранитель отдыхала и грезила; время оплетало ее, окутывало и протекало сквозь нее. Мерцание воспоминаний, подобное дрожанию прозрачных крылышек насекомого, наполняло ее разум: слово, что разделило столетия, мысль, что изменила ход цивилизации. Те, чья интуиция, стремления, а зачастую жадность и страх, превратили, казалось бы, неизменное течение судьбы во что-то новое, свежее и до сих пор непостижимое. Мгновения, когда все оказывалось на неровном краю бездонной пропасти, когда что-то столь неосязаемое, как идея, могло бы предать все сущее забвению — или, напротив, вернуть на твердую, безопасную землю.

Каждая мысль, каждое слово, действие, каждая жизнь были лишь ничтожной каплей в безбрежном океане времени, непрерывно сливающемся и разделяющемся лишь, чтобы слиться воедино вновь. Эта идея могла бы вызвать смятение в умах многих, кого знала Хранитель, но ее разум был обречен воспринимать такие коллизии, как это существование всего по отдельности и в то же время невозможность существования отдельных сущностей. Она была рождена для восприятия столь ускользающих от понимания вещей.

Поверх же всех этих мыслей о словах, идеях и жизнях плавали ужасная безотлагательность и страх. Время не было линейным. Время сдвигалось и изменялось. Однако были и структуры, всплывшие на поверхность, сплетение нитей которых было столь просто и прочно, что даже самые недалекие умы могли бы понять их. Неотвратимость? Может быть, и так. Может быть, нет. Снова и снова структуры появлялись в бурлящих потоках времени, судьбы и удачи, сливаясь и проявляясь со столь совершенной точностью, что даже Хранитель дрогнула.

Хранимые ею знания были бесценны: каждое воспоминание или слово, каждый звук, голос, запах, каждая эмоция и мысль. Для ее народа все это было жизненно важно.

Но это знание, эта структура, та, что так часто появлялась прежде и что должна была скоро появиться вновь, — о, именно это делало Хранителя столь важной для ее народа.

Именно это делало ее незаменимой.

Она открылась тому, что приходило извне. Эта нелинейность, величие и уникальность каждой секунды словно бросали ей вызов, заставляя закрываться и защищаться от острых осколков, захваченных бурлящей рекой времени.

Но она не могла позволить себе такую роскошь.

Не тогда, когда страшное знание о том, что случалось прежде, и что, без сомнений, случится вновь, загрязнило потоки времени в ее сознании.

Она призвала свою энергию и закричала.

Если Бог и есть, то Джейкоб Джефферсон Ремси никогда его не видел, и сильно сомневался в его существовании. Однако Джейкоб Джефферсон Ремси знал, что существует Дьявол. Поскольку совершенно определенно существовал Ад, и назывался он Гелгарис.

Несколько лет назад археология была несовременной, но уважаемой профессией. Как старая энциклопедия в кожаном переплете, которую изредка открывают, смущаясь и гордясь одновременно. Конфедерация регулярно выделяла скудные гранты, и Джейк Ремси — несовременный, но уважаемый археолог — заслужил немалую их часть. Годами он радостно ковырялся в песке; посвистывая, пробирался сквозь грязь и отпускал плоские шуточки, надевая защитный скафандр там, где не было атмосферы. Он был обожжен солнцем, ветрами и просто огнем. Ему были знакомы обморожения; он знал, что такое кусачий мороз и встречал кусачих тварей. Все трудности Джейк встречал с жизнерадостным оптимизмом, который зачастую раздражал его товарищей, в то же время и вдохновляя их, — впрочем, пожалуй, раздражал больше.

Но это место…

Джейк и его команда застряли в дыре, которую Дариус Грейсон не то, чтобы очень выразительно, но крайне емко охарактеризовал как «прыщ на заднице Вселенной». В течение двух лет с недостаточным финансированием, скудными поставками припасов и терпением, которое с каждым днем приближалось к крайней отметке, тридцать два археолога и один изначально веселый, а теперь угрюмый практикант работали на этой скале, но так и не могли похвастаться результатами.

Именно поэтому, решил Джейк, он и ненавидел это место так сильно. Именно поэтому, а вовсе не из-за сверхнизких температур ночью и адской жары днем. Именно поэтому, а вовсе не из-за микроскопических насекомых, которые умудрялись находить любую царапину на теле, чтобы прочно обосноваться там.

«Да, — сказал себе Джейк, — именно поэтому это место — Ад».

Ветер, не переставая, бил Джейка, пока тот угрюмо брёл от вездехода — функционального, но слабо защищённого транспортного средства — назад к крошечному убежищу, которое служило одновременно и жилым помещением, и центром связи. Надо было пройти всего несколько метров, но и столь короткий путь всегда растягивался словно на десяток километров — был ли на улице мороз, как сейчас, или стояла невыносимая полуденная жара. От яростного ветра походка становилась неустойчивой, покачивающейся, как у пьяного, а взгляд сквозь защитные очки был прикован к убежищу, приближавшемуся с каждым шагом. Археологи надевали скафандры примерно за три часа до заката, когда температура падала быстрее, чем боевой дух, и Джейк был уверен, что они неисправны. Все до единого. Потому что ему всегда было в них холодно. Всегда. Всего два раза в сутки наступали короткие десятиминутные периоды, когда он не чувствовал ни сильного холода, ни жары, и Джейк считал, что живёт только в эти мгновения.

Ветер завывал как… как что-то завывающее. Он устал настолько, что даже не смог подобрать сравнение. Он протянул руку в перчатке и наконец — наконец-то! — коснулся двери, повернувшись так, чтобы как можно лучше защитить себя от сбивающего с ног ветра и суметь-таки набрать ключ-код дрожащими пальцами. Джейк не видел панель — окуляры заиндевели. Они были сломаны, как и скафандры. Ворча, он снял очки, сощурившись от холода и ветра, ввел код и захлопнул дверь, оставив очередную морозную ночь за спиной.

Яркий свет ламп, которые автоматически зажглись, как только открылась дверь, причинял боль после темноты гелгарийской ночи. Джейк на мгновение зажмурился и сбросил перчатки на пол, продвигаясь в теплоту убежища. Он моргнул.