Ознакомительная версия.
Крепкий наст хрустел под копытами оленей, шелестели по снегу полозья, других звуков в этом мире не было. Если Силадан говорил правду, то не было дальше и самого мира. Нанас зябко поежился, хотя мороз не мог пробраться сквозь толстую кожу и мех теплой малицы[1].
Тусклая белизна озера тонула впереди в густом мраке ночи. Хорошо, если просто ночи. А если... Дальше додумывать не хотелось. Нанас снова поежился и посмотрел направо. Там небо уже заметно посветлело, и на душе стало чуточку теплей. Правда, ничего хорошего не было и в этом – ночь заканчивалась, а он уехал от сыйта[2] совсем недалеко. Кто знал, что небесным духам вздумается поиграть сполохами как раз в то время, когда он будет красть оленей! Северное сияние развернулось на полнеба, осветив селение от края до края. В другой раз он бы этому только порадовался – смотреть на переливчатые цветные перья он мог, не отрываясь, очень долго. Но в эту ночь духи будто посмеялись над ним. А может, и впрямь посмеялись? Или... Нанас невольно сглотнул – горло враз пересохло... Или они не смеялись, а предупреждали его? Может, духи не хотели, чтобы он убегал из сыйта? Но почему? Разве умереть – лучше? Ему лишь немногим более двадцати, знакомиться с Нижним миром пока совсем нет желания. Хотя духи у людей желаний не спрашивают. А вот за неисполнение своих наказывают строго. Перечить Силадану – все равно что ослушаться духов. Ведь кто такой нойд[3]? Тот, кто стоит между духами и людьми и может говорить с теми и другими.
Нанас тряхнул головой. Нет, о Силадане лучше не думать. Ничего уже не вернуть, назад пути нет. А если его не окажется и впереди – что ж, дорога в Нижний мир всегда открыта. Нанас поправил упавшую на глаза длинную рыжую челку и легонько похлопал костяным набалдашником хорея[4] по холкам оленей. Пусть уж то, что суждено, настанет поскорей.
Невольно, словно ища защиты, он перевел взгляд на Сейда, своего единственного друга. Пес бежал справа от оленей, вплотную к спарке, будто и сам был впряжен в нарты. Впрочем, в предутренней тьме, едва разбавленной намечавшимся рассветом, он и выглядел почти как олень, стремительный, поджарый, со светлой буровато-серой шерстью; разве что был меньше оленя вдвое, зато куда крупнее самой большой в сыйте собаки. Два года назад, как раз перед маминой смертью, его принесла Веха, охотничья лайка Нанаса. Собака пропала в начале лета; думалось, навсегда, но ближе к осени вернулась, ободранная, исхудавшая и брюхатая. Через два дня Веха ощенилась. Приплод оказался единственным, необычайно крупным и, что ужасно, вовсе не походил на щенка. Нанас даже подумал, что Веха нагуляла этого уродца на болотах, спарившись с жабой, настолько щенок напоминал головастика – первым делом, несуразно огромной, круглой головой и хилым, болтающимся подобно хвосту тельцем. А вот хвоста у него как раз не имелось. И этот головастик был совсем белым, словно личинка мухи. Мама Нанаса, уже не встававшая с лежанки, с болезненным стоном отвернулась к стене вежи[5], сам же Нанас с несвойственной ему брезгливостью протянул к щенку руку, чтобы немедленно отнести и утопить того в ручье. Но стоило ему коснуться мокрой морщинистой кожи, как пальцы, готовые сжать уродливую белую личинку, перестали его слушаться, а в душе наступила вдруг такая благодать, такое умиротворение и любовь ко всему живому, что убить даже червя, даже ту самую муху показалось кощунственным. К пальцам вернулась чувствительность и Нанас бережно положил уродца в ладонь. Поднял его к лицу и ахнул: с плоской, приплюснутой мордочки на него смотрели большие, прозрачно-желтые, цвета спелой морошки глаза. У только что родившегося щенка не могло быть открытых глаз, но эти не просто были открыты, а еще и внимательно смотрели на него. Нанасу показалось даже, что он прочел в этом невероятном взгляде признательность и благодарность.
Разумеется, он оставил щенка. Тем более, Веха, напуганная тем что сотворила, снова исчезла. А вскоре ушла в Нижний мир мама. Если бы не Сейд, как назвал щенка Нанас, он бы остался совсем один. В сыйте у него и до этого не имелось друзей, а с появлением в доме «исчадия злых духов», его вежу и вовсе старались обойти стороной. Сейдом же Нанас назвал пса отчасти назло соплеменникам – ведь в сейдах[6] как раз и живут духи, – отчасти из-за того, что тот любил подолгу сидеть совсем неподвижно, будто и впрямь превращаясь в камень.
Когда щенок подрос, он стал больше походить на собаку. Хвост у него, конечно, не вырос, зато густая длинная шерсть сияла теперь белизной лишь на груди и брюхе, спина же и лапы потемнели, приняв буровато-серый оттенок. Не изменился окрас головы, к тому же, она была по-прежнему большой и круглой, с плоской, как у совы, мордой. Да и у глаз – огромных, по-человечески умных – остался все тот же прозрачный морошковый цвет.
В чем-то они были даже похожи с псом – Нанас тоже отличался «окрасом» от соплеменников. У тех преобладал темный цвет волос, хотя имелись среди них и русоволосые, и даже совсем светлые. Но рыжим, почти ярко-огненным, словно заходящее солнце, был лишь он один.
Сейд, почувствовав взгляд хозяина, посмотрел на него, и, как показалось, кивнул: мол, не бойся, я здесь, все будет в порядке. Нанасу очень хотелось в это верить, но слева уже проплывали заснеженные низкорослые деревья и кустарники узкой, вытянутой косы Длинный Наволок. Дальше за ней уже просматривался на слегка посеревшем небе край Ловозерских Тундр – горного массива, за который и через который нойд Силадан строго запретил переходить. Ведь духи, разгневанные на забывших заветы предков саамов, два десятка лет назад уничтожили весь мир вокруг, оставив им возле священного Сейдозера лишь небольшой клочок земли для обитания. Все, что виделось дальше, было лишь мороком; стоит переступить невидимую черту – провалишься в бездну и попадешь в лапы самым злобным и кровожадным духам.
Нанас, как и все, сперва верил этому. Но потом стал сомневаться. Как же так, думал он, откуда же тогда прилетают птицы, приходит зверье, где берут начало ручьи и речки?.. В общем-то, за свою недоверчивость он и поплатился. И скоро поплатится еще больше, если был в этих сомнениях неправ. Теперь за Длинным Наволоком будет россыпь небольших островов – и все, горы кончатся. А с ними, возможно, кончится и мир. Странно, что жестким запрет был лишь по этим двум направлениям – на север и запад, где тянулись Ловозерские Тундры. В другие стороны дозволялось уходить куда дальше – до полудня оленьего хода, до тех пор, пока не начинал греть тело оберег – плоский камень из священных сейдозерских пещер. Силадан повелел каждому сааму повесить такой оберег на шею, под торку[7]. Камень, нагреваясь, предупреждал о близости края мира.
Ознакомительная версия.
