Сергей Лисицын
Искатели Миров
...сидел, положив руки на раскаленные рукоятки пулемета и вспоминал командира полка, трясущимися губами выкрикивающего сорванным голосом слова императорского указа. Белая рубашка полковника потемнела от пота, влажные круги безобразно расползались из подмышек, капли пота падали с прыгающего от ужаса подбородка.
Иссушающий ветер песком резал щеки, заставлял щуриться, хотелось прикрыть лицо ладонью, но нельзя приходится стоять по стойке смирно и смотреть, как оседает в центре плаца командир, ветер выдирает размокшие от пота страницы указа императора Джассы Четвертого «О помощи желающим добровольно покинуть пределы Империи» и несет по серым бетонным плитам, листки кувыркаются, застревают в ветках иссохшего кустарника. Кустам положено быть зелеными, ухоженными, уставным образом подстриженными, но они стоят сухие, изломанные, страшные в своей неправильности и неупорядоченности.
Светает, густой, стекающий с неба белый зной становится невыносимым.
Страшно, очень страшно. Хочется взвыть или забиться в угол казармы и плакать, но расчеты уже бегут к грузовикам с установленными в кузовах пулеметами.
Слава лучшего пулеметчика обязывает, руки сами знают, что делать. Второй номер подает ленту.
Аккуратно вставить, опустить рычаг, отвести и отпустить затвор — крупнокалиберный «Дракон 315» сыто клацает. Не перегреется? Нет, не должен, на действия в пустыне рассчитан, в Золотых Барханах—то не подвел. Вот только не было такой жары в Золотых Барханах. И заряжающий — плотно сбитый говорливый А-Фард, во время той заварушки весело матерился да успевал прикрывать автоматным огнем, если мятежники с флангов лезли. А сейчас сидит, тупо уставившись в пол, на щеках светлые дорожки слез. Очень короткие дорожки, влага высыхает, не успев добраться до подбородка.
Грузовик въезжает на круглую площадь, останавливается возле магазинчика, торгующего овощами. Нет, не торгующего, торговавшего. Второй грузовик с пулеметным расчетом встает неподалеку от трактирчика, ветер треплет вылинявший навес, истончившийся, высохший. Выжигающий любые цвета до состояния прозрачной белизны жар льется с неба. А-Фард шепчет: «За что, за что, Великий?» и начинает тоненько подвывать.
Приходится пнуть его сапогом.
А-Фард замолкает, валится на бок, свернувшись калачиком, пытается заползти за цинки с патронами. Сегодня ими заставлен почти весь кузов — экономить никому в голову не приходит.
Командир четвертой фаланги, молоденький аристократ бежит от второго грузовика:
Капрал Но-Луар, доложите о готовности!
«О, Великий, сегодня у всех что ль голоса дрожат», думает капрал.
Неторопливо пережевывает корень саммати, выпускает длинную струю зеленой слюны:
Да готов я, готов.
Слышится усиленный мегафоном голос, где-то рядом проезжает машина Министерства Охраны Порядка. Механический, осипший голос из мегафона:
— Уважаемые граждане! Те, кто хочет получить помощь в уходе, могут пройти на площадь Семи Святых. Просьба сохранять спокойствие и двигаться организованно. Несовершеннолетних детей должны сопровождать родители. Напоминаем, при входе на площадь будут проверяться документы у лиц, сопровождающих несовершеннолетних детей.
Голос постепенно удаляется, на смену приходит новый звук — шарканье подошв, шелест голосов.
Аристократик бледнеет, приваливается лбом к двери грузовика, с шипением отскакивает.
— Вы поосторожнее, вашбродь, — кивает пулеметчик, — на железе сейчас яичницу жарить можно.
А самого разбирает мелкий смех, от которого потроха начинают противно трястись.
Короткие, с обкусанными ногтями пальцы, покрытые белой пылью, поглаживают рукояти пулемета. В голове картинки, вроде как вчера все было, хотя почти неделя прошла — император выступает по телевизору:
— Граждане Империи! С глубокой скорбью я вынужден сказать... Сообщение наших ученых о неконтролируемом расширении светила Эррон подтверждается.
Лицо императора дергается, он странно оседает, словно подломилась нога, но цепляется за трибуну и продолжает:
— Светило Эррон. Можно сказать, оно взорвалось. Температура будет очень быстро повышаться, а через несколько дней раскаленное вещество светила достигнет нашей планеты.
Пауза.
— Граждане, через несколько дней наш мир исчезнет полностью. Я призываю вас всех с достоинством встретить гибель нашей великой Империи и всей планеты.
Император умолкает, смотрит прямо в камеру.
Картинка пропадает.
На улицах молчаливые толпы. Где-то режет воздух пронзительный вопль, резко обрывается. В витрину дорогого магазина летит тяжелый портфель из кожи долинного быка. Витрина падает прозрачными пластами, но никто не лезет внутрь, не пытается разжиться драгоценностями.
На углу двое пьяных стягивают одежду с молоденькой девушки. Останавливается патрульная машина. Полицейский подходит, стреляет пьяницам в головы и идет обратно. Девушка медленно ползает по стене, не пытаясь подтянуть болтающиеся ниже колен трусики. На полушаге полицейский останавливается, поворачивается, стреляет в девушку. Потом сует дуло себе в рот. Фуражка подлетает над простреленной головой, тело валится на мостовую.
В казарме тишина, солдаты сидят на койках, опустив головы. Никто не напивается.
Спустя два дня, когда жар стал совершенно нестерпимым, командир зачитал приказ «О помощи желающим добровольно покинуть Пределы Империи».
На площадь выходит тихая, нестерпимо воняющая потом толпа. Впереди неопрятно рыхлый мужичок в плотных — такие впору зимой носить — брюках и мятой полосатой рубашке.
Семенит к аристократику:
Ваше благородие! Господин офицер! Куда, значит, вставать? Вставать-то куда?
Заглядывает зачем-то офицеру в глаза. Аристократа ломает, давясь лающими рыданиями, он блюет.
Пулеметчик перегибается через борт. Страх куда-то пропал, видимо, он уже по ту сторону, там, где даже ужас перестает быть собой.
— Тех, что с детьми, — вперед. Идти не торопясь, не бежать, не метаться. Все ясно? Идете точно по центру площади, тогда аккурат промеж двух пулеметов окажетесь. Понял?
Толстяк угодливо кивает и бежит к замершей на краю площади толпе. Бежит и орет:
Я узнал! Я всё узнал, граждане!
Людская стена медленно начинает двигаться к центру площади. Толстяк в первом ряду семенит, вытирая лицо несвежим платком. Капрал поудобнее перехватывает рукоятки «Дракона», вспоминает о заряжающем:
А-Фард! А-Фард, сука, вставай!
Толкает ногой — А-Фард мягко раскидывается, горло перерезано от уха до уха.
