Маркус Сэйки - Огненные письмена

© Г. Крылов, перевод, 2016

© В. Аникин, иллюстрация на обложке, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

® Издательство АЗБУКА

Наверное, то же самое чувствует бог.

Мне достаточно одного взгляда на вытянутую руку, чтобы узнать число волосяных фолликул на ее тыльной стороне. Я могу различать и количественно оценивать темные андрогенные волоски и едва заметные пушковые волосы.

«Пушок» по-латыни vellus. Я вызываю в памяти страницу из «Анатомии Грея»[1], откуда узнал это латинское слово, – и вижу изображение фолликула. Кроме того, я помню текстуру и переплетение волокон бумаги. Направленный на нее слабый свет настольной лампы. Запах сандалового дерева от девушки, сидящей через три стула от меня. Я помню все подробности с идеальной четкостью, хотя эпизод абсолютно пустячный, ничем не примечательный. Тем не менее он запечатлелся в каких-то мозговых клетках моего гиппокампа, как и все другие мгновения жизни. Я по своему желанию могу активизировать нейроны и перемещаться во времени, оживляя тот день во всей полноте чувств.

Один из многих незначительных дней в Гарварде тридцать восемь лет назад.

Если говорить точнее, то тридцать восемь лет, четыре месяца, пятнадцать часов, пять минут и сорок две секунды назад. Сорок три. Сорок четыре.

Я опускаю руку и чувствую, как удлиняется и сжимается каждая отдельная мышца.

Мир несется на меня.

Манхэттен, угол 42-й и Лексингтон. Шум машин и строительных работ, бредущая толпа, холодный декабрьский воздух, на несколько секунд – когда отворяется дверь кафе – рулады Бинга Кросби, поющего «Silver Bells»[2], вонь автомобильных выхлопов, фалафеля[3] и мочи. Ощущения, бьющие через край, чистые, ошеломляющие.

Словно ты спускался по лестнице, на которой нет последней ступени, и оказался не на твердом полу, а провалился в пустоту.

Словно ты сидел на стуле, а потом понял, что это кабина истребителя, несущегося с тройной скоростью звука.

Словно ты поднял лежащую шляпу и обнаружил под ней отрубленную голову.

Паника иссушает мою кожу, паника охватывает мое тело. Моя эндокринная система впрыскивает адреналин в кровь, зрачки расширяются, сфинктер сжимается, пальцы складываются в кулаки…

Контроль.

Баланс.

Дыхание.

Мантра: «Ты доктор Эйбрахам Каузен. Ты первый в истории человечества стер границу между обычными людьми и анормальными. Твоя сыворотка некодирующих РНК радикально изменила твою экспрессию генов. Ты был гением по любым меркам, а теперь стал чем-то бо́льшим.

Ты сверходаренный».

Люди проходят мимо меня, а я стою на углу и вижу вектор каждого. Могу предсказать мгновения, когда они пересекутся, споткнутся, когда замедлят шаг, когда у них зачешется локоть. Если захочу, то смогу свести все к линиям перемещения и силы, создать интерактивную карту, на которой словно переплету нити ткани.

Какой-то человек толкает меня, и я не отказываю себе в удовольствии – тут же во всех подробностях представляю, как ломаю ему шею: одной ладонью упираюсь в его подбородок, другой хватаю за волосы, выставляю вперед ногу для устойчивости и делаю резкое вращательное движение от бедра, чтобы амплитуда была максимальной.

Я оставляю его живым.

Мимо проходит женщина, и я узнаю ее тайны по сутулым плечам, по локонам, которые ниспадают ей на лицо и мешают периферийному зрению, по тому, как мечутся ее глаза при звуке клаксона такси, по мешковатому жакету, безымянному пальцу без кольца и разношенным туфлям. На брючине у нее волоски шерсти трех разных котов, и я представляю себе квартиру, в которой она живет одна, в нескольких остановках электрички от Бруклина, хотя, вероятно, и не в шикарном районе. Я вижу, что в детстве она подверглась насилию (со стороны дядюшки или друга семьи, но не отца), сделавшему ее затворницей. Некоторая бледность и дрожащие руки свидетельствуют о том, что она выпивает по вечерам – скорее всего, вино, судя по зубам. Стрижка говорит о ее доходах – не менее шестидесяти тысяч долларов в год, а сумочка определяет максимальный предел в восемьдесят тысяч. Работает где-то в офисе, где ее контакты с людьми сведены к минимуму. Работа связана с цифрами. Возможно, бухгалтерия крупной корпорации.

Наверное, так воспринимает мир бог.

И тут я замечаю две вещи. Во-первых, из носа у меня идет кровь. И во-вторых, за мной наблюдают.

Это проявляется покалыванием того рода, который дураки определяют понятием «коллективное бессознательное». На самом же деле органы восприятия просто собирают индикаторы, однако их обработки в лобной доле мозга не происходит: дрожание тени, частичное отражение в стекле, почти, но не совсем неощутимое тепло и звук другого тела в помещении.

Я же могу легко исследовать первоначальный возбудитель, сфокусироваться на нем – так наводят резкость в микроскопе. Я вызываю мою чувственную память последних мгновений, структуру толпы, запах людей, движение машин. Линии силы рассказывают мне всю историю, как рябь на воде сообщает о подводном камне. Я не ошибаюсь.

Их много, они вооружены. Они идут за мной.

Я кручу головой, щелкаю пальцами.

Вот будет занятно.

Время их поджимало, но Купер все равно не мог оторвать глаз.

Веревка как веревка – обычный синтетический ярко-желтый шнур, какой используют для закрепления брезента. Необычным было другое: веревочная петля, привязанная к фонарному столбу на Манхэттене.

Необычным было и то, что на веревке висело тело.

Ему было лет семнадцать. Стройный симпатичный паренек, со строгими чертами лица, в униформе «Макдоналдса». Поперек его желтой рубашки убийцы краской написали: «ВЫВЕРТ». Значит, схватили не просто первого попавшегося. Линчевали соседи, коллеги, может, даже друзья. В какой-то момент с его ноги свалилась кроссовка. Купер не мог отвести взгляд от тонкого белого носка, такого незащищенного на декабрьском ветру.

– Господи Иисусе, – выдохнул Итан Парк.

Они вместе совершали пробежку, пока не натолкнулись на толпу, собравшуюся вокруг тела.

Прошло две недели с того дня, когда в пустыне Вайоминга собственным оружием самоуничтожились семьдесят пять тысяч солдат – следствие действия вируса, созданного и внедренного анормальными. Человечество никогда не относилось хорошо к вещам исключительным. А еще меньше ему нравилось, когда исключительность давала отпор.

«Совсем мальчишка», – подумал Купер.

Над ними нависало свинцовое небо, чреватое снегом, и тело медленно крутилось на ветру. Потертая кроссовка, ужас белого носка, потертая кроссовка.

– Господи Иисусе, – повторил Итан, – никогда не думал, что придется увидеть такое.

«Вот то, что я всю жизнь боялся увидеть… поэтому и делал все то, что делал: преследовал таких же, как я, действовал под прикрытием в качестве террориста, убил столько людей, что и подсчитать не могу. Получил удар ножом в сердце. Видел, как мою дочь пометили для академии, видел сына в коме.

И тем не менее я не смог предотвратить это».

– Идем.

– Но…

– Быстро.

Не дожидаясь ответа, Купер возобновил бег. За пять минут после видеовызова они преодолели половину манхэттенской мили. Неплохо, но и не слишком хорошо. Неплохо, потому что от доктора Эйбрахама Каузена их отделяло всего несколько кварталов.

Десять утра, холодно, ветер гуляет по проспекту между краснокирпичными зданиями и баррикадами из строительных материалов. Пешеходы, которых обгонял Купер, несли стаканчики с кофе и сумочки, посматривали на часы или говорили по телефону. Но, на его взгляд, ими всеми владела нервозная неуверенность заложников, которым приказали вести себя нормально. К витрине магазина была приклеена газета, на всю страницу которой – фотография руин того, что когда-то было Белым домом. Мраморные колонны разбросаны, как игрушки, вокруг эпицентра взрыва, а сверху надпись: «НЕ ЗАБУДЕМ НИКОГДА!»

«Не проблема», – подумал Купер и побежал на другую сторону Третьей авеню, игнорируя автомобильные гудки.

Наводка пришла от Валери Вест, его бывшей коллеги по ДАР – Департаменту анализа и реагирования. Шепотом, будто боясь, что ее подслушают, она сообщила, что несколько камер наблюдения зафиксировали Каузена.

– Стоит там, словно решил подышать воздухом. Идиот!

Купер согласился с такой оценкой. Доктор Каузен меньше всего походил на человека, способного предотвратить полномасштабную войну. Все ужасы прошедшего года – академии, в которых промывают мозги сверходаренным детям, взлет Джона Смита и террористического движения, закон о микрочипировании анормальных, разорение трех городов, гибель солдат, атаковавших Новую Землю Обетованную, – были всего лишь симптомами. Корень зла следовало искать в неравенстве между нормальными и сверходаренными.