Децема. Начало - Мари Явь

В трущобах последний день в году называют днём Искупления. Конечно, таковым он является и в престольном Тавросе, но лишь здесь эта дата обретает такое сакральное значение.

В трущобах нет атеистов.

Трущобами правят сектанты.

Здесь суеверные жители не празднуют новый год, предпочитая бичевать себя накануне. Они проводят сутки в одиночестве, а если не могут его для себя организовать, то имитируют его молчанием и безразличием. Они возносят молитвы, раскаиваются в грехах, просят для себя милости у богов. Как будто светлейший Эйа, его злой близнец Эзус и их отец Предвечный становятся чуть более материальными или с них разом сходит глухота, которой они страдали до этого.

На деле же в этот день нельзя рассчитывать уже не только на богов, но и на людей.

Горе тому бедняге, который вздумает умереть во время такого вот затянувшегося ритуала покаяния. Хуже, только в этот день родиться.

Ой.

Ну, всё, теперь ты проклят. Прокляты твои родители. Семья. Род. Им можно уже больше не каяться, они отныне принадлежат Эзусу — владыке грешных душ, который воплотится в их потомке и уничтожит этот мир. И кто тогда будет виноват? Такой грех не замолишь. Есть, конечно, один вариант — убить выродка собственными руками. Если же вера родителей не настолько тверда, то дитя клеймят прежде, чем дадут ему имя. Выжигают знак Эзуса на левом запястье. И что я могу сказать? Спасибо, что не на лице.

А назвали меня «Эла», хотя это не имя вовсе, а восклицание. С этого слова начинаются все молитвы, так что, подзывая меня, родители каждый раз обращались к Предвечному. Отличная идея!.. Но это не сработало: отец в итоге покончил с собой, а мать запила. Всё, что могли сказать по этому поводу наши соседи: странно, что не наоборот.

На этой свалке, заметаемой песком, и так нелегко выживать, а тут ещё это… Я бы сказала, что после смерти отца мы обнищали, но ведь это случилось задолго до его смерти. Так было всегда.

Это же трущобы. Здесь даже самые богатые мечтали стать рабами в правящих домах. Здесь даже сектантские иерархи считали великие кланы большими богами, чем Предвечного и Эйю.

А если говорить о чём-то прямо противоположном Тавросу, высоким технологиям и главам правящих кланов, то это буду я в пустыне. Даже не сама пустыня по себе, потому что со мной она стала ещё более пустой, бессмысленной и нечестивой.

Как тут можно выжить меченому? Просто: от меня ведь держались подальше даже убийцы и заразные. Порядочные люди, правда, тоже. Чтобы до конца понять, насколько: к деньгам, на которые я покупала матери выпивку, не прикасались. Если бы я воровала, это бы называлось не воровством. А если бы я убила, это бы называлось не убийством.

Но я не впадала в такие крайности, потому что мать воспитала меня вопреки клейму чуть ли не святой. Она сопротивлялась этому «проклятию» изо всех сил, облагораживая сорняк и веря, что он однажды зацветёт розами. Но потом её муж повесился, и всё полетело к чёрту. Тогда уже и она смирилась. Она решила играть по правилам сектантов и разработала циничный бизнес-план.

Если живёшь среди суеверных людей, которые при этом постоянно грызутся и строят друг другу козни, иметь меченого ребёнка — настоящая удача. Мать могла отрезать прядь моих волос и продать её кому-нибудь в качестве карманного проклятья. Подбросишь такое своему врагу, и с тех пор за беднягой будет следовать по пятам сам владыка грешных душ.

Такие услуги пользовались спросом, и, по мере того, как они обретали популярность, мать придумывала всё новые виды проклятий, подключая к ним мои молочные зубы и кровь. Под конец, она и сама начала во всё это верить. Стала отъявленным фанатиком, проявляя бешеную работоспособность и изобретательность во все дни, кроме одного. Дня Искупления. Дня моего рождения. Тогда она просто напивалась и спала. А я, обретая свободу, гуляла по вымершим, узким, загаженным улицам.

Я могла свободно бродить с утра до ночи, не привлекая ни малейшего внимания. О лучшем подарке нельзя было и мечтать… думала я, пока в один из таких дней не обнаружила у водоразборной колонки человека.

Вот это сюрприз.

Удивляло не то, что он был там вопреки закону. Вряд ли он знал о местных жестоких нравах, когда пришёл сюда… со стороны пустыни? Это казалось невозможным, но если учесть, его запылённый вид и то, в каком направлении он лежал, обхватив ладонями раскалённую трубу, он вовсе перешёл её на своих двоих.

Модифицированный.

Отогнав обнюхивающих его собак, я схватилась за рычаг и налегла на него всем весом. Холодная, мутная струя ударила из крана, взбивая пыль. Капли попали мертвецу на лицо, и он ожил. Дернувшись, мужчина подтянулся к струе и начал жадно ловить ее истрескавшимися губами. Он всё пил и пил, а когда уже больше не мог, то просто лёг под струю, блаженствуя.

— Ты кто? — прохрипел он, немного придя в себя. Спрашивать меня об этом здесь, да ещё в такой день… Это что-то новенькое.

— Хочешь со мной поговорить? — неуверенно спросила я, присаживаясь перед ним. — Хочешь, я расскажу тебе всё?

Думаю, в тот момент, я выглядела так, будто это было нужнее мне, чем ему. Моя жажда общения могла сравниться только с его жаждой.

— Я Эла, мне пятнадцать, я живу здесь.

Всё.

— Одна? — Он приподнялся, оглядываясь.

— Нет, конечно.

— Даже если бы одна, этого уже слишком много для того, кто людей не видел неделю. — Незнакомец встал, кажется, чувствуя себя уже намного лучше.

— Неделю… — Я смотрела в ту сторону, откуда он пришёл. — Ты убегаешь от кого-то?

— Наоборот, я ищу.

— Что?

— Моего брата.

— Брата, — повторила я, словно желая распробовать это слово. О, эти прекрасные семейные узы, заставляющие преодолевать пустыни. — Какой он?

— Ну, такой… — Он долго думал. — Запоминающийся.

В отличие от него самого, да? Путник обладал удивительно обыкновенной внешностью, что, отвернись, и ты забудешь, как он выглядел.

— Знаешь, у тебя больше шансов найти его в пустыне, чем здесь, — сказала я.

— Почему? У вас тут эпидемия? Траур? — предположил он, почти угадав.

— Сегодня мой день рождения.

— Ага. Похоже, и мой тоже, — посмеялся мужчина. Он не понял ни черта. — Ты меня просто спасла.

— Спасла? Я так не умею.

— Ха-ха, я тебя научу. Для начала, отведи