Душекрад - Александр Зимовец

День у Его Императорского Величества не задался с самого утра. Сперва разболелась голова, так что утренний кофий он пил безо всякого аппетита, как лекарскую микстуру. Обычно от кофия голова его прояснялась, начинала работать, как хорошо смазанный часовой механизм, но в этот раз — не помогло.

Он был стар, нечеловечески стар. До шестисотлетнего Мафусаила пока что не дотянул, но все ныне живущие люди родились уже после того, как ему пошел второй век. И давным-давно умерли все те, кто знал его обыкновенным человеком.

Он помнил многое. Помнил, как каленые ядра разбивались в пыль о демоническую броню, и как прошивали ее насквозь пылающие синим огнем магические заряды. Помнил плавание на пароходе по Великой реке, по берегам которой виднеются в туманной дымке иные миры. Помнил странных существ, что не раз присылали к его двору послов, а ныне и вовсе расселились по всей его империи. Помнил, как не раз и не два столкновение наделенных магией честолюбцев-князей могло обрушить его империю в прах, и как один он мог погасить разгорающееся пламя войны.

Третий сын императора, он в первые годы своей жизни даже не думал о том, что унаследует престол Российский. Что уж говорить о том, чтобы править едва ли не всем человечеством и руководить экспансией в далекие, чуждые миры. Столько проблем, столько сложнейших вопросов валится на одну несчастную голову — и как ей не разболеться?

Император довольно грубо прервал адъютанта, явившегося, было, с последними депешами с Барканского фронта, велел никого к себе не впускать, прилег прямо в белом кавалергардском мундире на мягкую софу и прикрыл глаза.

Он уже знал, что предвещает эта боль. Такое было с ним не больше десятка раз за всю его невероятно длинную жизнь. Так было и в самый первый раз — когда в калмыцких степях открылись чудовищные порталы из черного стекла, и чей-то голос, потусторонний и властный, вторгся в его голову и сказал, что именно ему, тридцатилетнему в ту пору мальчишке, суждено остановить вторжение сил ада.

То же было и во второй раз, когда он, потерявший уже почти всю свою армию и малодушно помышляющий о смерти, воззвал к своему Богу — без всякой надежды — и получил в ответ помощь. Получил то, благодаря чему сумел не только выдворить орды демонов, но и занять главенствующее положение во всем мире — магию. Ох, нелегко далось ему решение принять этот дар. Но другого выбора в ту пору не было…

К чему же сейчас эта боль? Что теперь хочет сказать ему Бог, не оставляющий его свой помощью?

Поднялся с трудом поднялся с софы, подошел к шкафу белого дерева, изготовленному лучшими мастерами Эльгарона, отпер его, затем извлек из потайного отделения золоченую шкатулку и сделал несколько хитрых движений пальцами над ней. Замок шкатулки не под силу было бы открыть никому в этом мире, кроме него. Замок существовал в другом времени, и только тот, кому манипуляции с временем были подвластны, мог извлечь и замок, и содержимое шкатулки из темпорального тайника.

Щелкнула пружина, звякнула крышка. Внутри шкатулки на черном бархате лежал сияющий зеленый камень размером с грецкий орех. Он не просто испускал свет — его сияние пульсировало быстрой нервной дрожью, словно камень силился что-то сказать своему владельцу.

— Что это, Господи? — шепотом, завороженно проговорил самый могущественный человек мира. — Открой мне, что ждет меня и присных моих…

И едва он второй раз повторил эти слова, как тут же получил ответ. Видения обрушились на императора резко и безжалостно, словно снежная лавина. На сей раз не было голоса — только картины. И все они изображали то, чего император страшился сильнее всего.

Всю свою долгую жизнь с момента, когда последний демон был изгнан из этого мира, он посвятил одной цели: не дать хаосу поглотить империю. Он создал удивительную, прекрасную конструкцию, в которой каждый человек знает свое место и почти всегда этим местом доволен. Он почти остановил появление технических новшеств и новых научных гипотез — чтобы сотканная им ткань не расползлась от чьего-то чрезмерного любопытства. И что же теперь?..

Картины, что представали перед мысленным взором императора были одна чудовищнее другой. Горящие города, низвергающиеся царства, армии из иных миров, вновь марширующие по земле, и в центре всего этого фигура одного человека. И слово, повторяемое с надеждой миллионами голосов: «Узорешитель!».

Император слышал это слово не раз, но считал его просто выдумкой мерзавцев, желающих погрузить империю в хаос. Несомненно, это так и было. Какой-то самозванец задумал похитить власть, назвавшись забытым именем. Для такого мошенника давно уже придумали другое слово: «Душекрад». И сколько зла, сколько горя способен он принести…

Его величество очнулся и сел на софе, тяжело глотая дрожащими губами ставший вдруг густым воздух и не сводя глаз со зловеще пульсирующего камня. Это только видение, видение из будущего. Ничего еще не решено, нужно действовать быстро, решительно, беспощадно, как он всегда действовал.

Эта мысль успокоила его. Нет, не все потеряно, не все. Его Бог не оставил его в куда более тяжелые времена, не оставит и теперь. Аминь.

В семь часов вечера тринадцатого мая двести второго года от Сопряжения на тверском вокзале остановился поезд, следующий из Москвы в Санкт-Петербург. Тормоза в последний раз прошипели, кондукторы почтительно откинули лесенки, и в тот же миг из вагона третьего класса на платформу элегантно соскочил рослый темноволосый молодой человек, давно дожидавшийся в тамбуре.

Он барским жестом бросил в урну газету, которую прочел целиком, пока томился в тесноте вагона третьего класса. Прочел о визите делегации Североамериканских Соединенных Штатов с благодарственным адресом для Его Величества по случаю стапятидесятилетия со дня, когда тот милостиво разрешил сохранение в Штатах Конгресса и выборов. Прочел о грандиозном бале во дворце великого князя Бориса Сергеевича по случаю рождения сына, прапраправнука Его величества. Великий князь так обрадовался, что лично осветил вечерние гуляния искусственно вызванными молниями, не сопровождавшимися дождем. Прочел и забавный фельетон, высмеивавший воззрения нигилистов. Все это, однако, не занимало его, он ехал, отмахивался от табачного дыма и предвкушал.

Одет молодой человек был с иголочки: щегольский клетчатый сюртук, светлые узкие панталоны, даже белые перчатки. В руках держал букет белых камелий — также недешевый. И вместе с тем, он только что провел два часа в насквозь прокуренном вагоне третьего класса, соседствуя там с мастеровыми, торгующими крестьянами и неудачливыми коммивояжерами, из чего проницательный читатель может заключить, что денежные обстоятельства его были не совсем хороши. Мы же со своей стороны прибавим к этому, что они были хуже некуда.

Молодой человек, а звали его Германом Сергеевичем Брагинским, был студентом Московского университета, проучился три года на юридическом факультете, и нынче лишился от родителя содержания и, перебиваясь случайными заработками переводами и частными уроками, ожидал места секретаря у какого-нибудь преуспевающего адвоката, чтобы как-нибудь скопить денег и закончить курс. Вот только преуспевающие московские адвокаты как назло были обеспечены секретарями в полной мере, а на более прозаическую должность письмоводителя где-нибудь в Департаменте почт или в Казенной палате молодой человек был не согласен из честолюбия, на которое, впрочем, имел некоторое право.

Фамилия Брагинских была не последняя в Российской империи. Прапрадедушка Германа, Владимир Брагинский, участвовал во всем памятной битве на Маныче, положившей конец демоническому вторжению, был ранен, произведен в полковники и сделал затем блестящую карьеру, так что многие прочили ему даже графское достоинство и рубиновый жезл, но не сложилось. Пращур рано умер, так и не дождавшись своего графства.

Наследникам же его все, как на зло, счастья отличиться в глазах императора уж не выпадало, и дела у них шли все хуже и хуже, пока, наконец, отец, Сергей Андреевич, не был