Верховный склонил голову.
Так и есть. И даже здесь, в самом сердце Империи, в Благословенном городе, эти голоса слышны, что уж говорить о провинции?
Путь бескровного служения.
Принцип добровольности.
Ересь!
— И чем нам помогут маги?
— Многим, — Нинус сложил руки на коленях. Поза его по-прежнему выражала почтительность, но ныне в ней не осталось ничего-то раболепствующего. — Сотворенные магами ищейки не знают устали. Они способны держать след и по камню, и по воде. Их зелья любого заставят говорить правду. Их големы разрушат любое убежище, любую крепость. Мы пройдем по лесам и горам. Мы вырвем ересь, выжжем её, не оставив никого, кто усомнился бы в величии Богов!
Верховный прикрыл глаза.
— А еще их фокусы легко выдать за чудо, — сказал он тихо. — Простонародью ведь нужны чудеса, верно?
— Они глупы, что мулы. Но пахать поле лучше на довольном муле.
— Верно. Как хорошо все складывается.
Нинус нахмурился.
— Вопрос лишь в том, насколько их хватит. Чудеса? Их продадут нам охотно. И големов. И ищеек. А еще тех, кто держит в своих руках и големов, и ищеек.
Верховный подавил вздох.
Рано ему еще уходить. Нинус умный мальчик, но, как ни печально признать сие, слишком уж одержимый верой. Для жреца это неплохо. Для Верховного жреца — непростительно.
Он с радостью бросится выкорчевывать ересь, оставив храмы на откуп магам.
Нельзя.
И неужели Император не видит? Не понимает?
Или и видит, и понимает? Он ведь тоже не глуп. Стравить жрецов и магов, чтобы пользоваться и теми, и другими? А после подмять под себя? Сложно.
И тяжело.
Верховный допил молоко и, позволив нарушить молчание, велел:
— Иди. Передай там, что завтра я буду готов вернуть их… добро.
Камни все еще хранили холод.
Завтра. Завтра Верховный поднимет шкатулку на вершину пирамиды. Поставит её на золотое блюдо, на то, куда позже лягут и сердца. Наверное, можно было бы отыскать иное место.
Спрятать.
Укрыть от взгляда богов.
Но Верховный не захотел. Напротив, в самый первый раз, когда он отнес шкатулку наверх, он надеялся, что боги оживут. И поразят наглеца.
Не поразили.
Статуи остались недвижимы. И глаза их, выточенные из цельных драгоценных камней, не ожили. Солнце не рухнуло на землю. Не ударили молнии. Не разверзлись небеса.
Ничего-то не произошло.
Снаружи.
— Они желали бы узнать, сможете ли вы взять больше камней? И готовы платить за помощь.
— Чем?
Не хватало принимать плату. Или все-таки только и оставалось, что плату принимать? Может, правы те, кто говорил, что истинная Империя давно мертва?
— Они знают, что золото мира и без того принадлежит Отцу-Солнцу. А потому просят вас принять две дюжины крепких рабов. Это воины-северяне, именующие себя норраман. Они свирепы и храбры. И каждый в бою поразил не менее трех наемников. А потому их сердца полны живого пламени.
Хороший дар.
Правильный.
И тем смущает. Проклятые маги знают о храмах и вере куда больше, чем следует.
— Хорошо, — Верховный прикрыл глаза.
— А еще, — Нинус слегка запнулся. — Они умоляют вас не отвергать вот это.
Он вытащил темно-зеленый камень, вставленный в золотую пластину. Пластина пестрела письменами, но прочесть написанное Верховный не мог.
Надо будет поискать среди храмовых невольников кого-то, кто знал язык магов.
— И что это?
— Это жизненная сила, воплощенная в камне. Она будет питать ваше тело, и недуги, вас снедающие, отступят, — Нинус вытянул руку, а другую приложил к груди. — Я хочу, чтобы вы жили! Жили долго и во славу Богов!
Необычайное признание.
— Почему?
Амулет раскачивался на толстой цепочке. Манил. Просил взять себя в руки, обещая, что отступят и слабость, и предательская дрожь в руках. Спина разогнется. И уйдет холод, что пробирается в кости, несмотря на меховые одеяла и покрывала из тончайшей шерсти.
— Неужели не желаешь занять мое место?
— Нет, — Нинус мотнул головой. — Я не справлюсь. Я хочу, чтобы вы жили. И долго. Чтобы одарили меня копьем и щитом. Чтобы позволили выступить за веру. Я желаю под вашей рукой бороться с ересью, ибо она суть яд, который точит сердце Империи!
Камень блеснул.
И Верховный поднялся.
— Верховный жрец из меня не выйдет. Я слишком прямой. Неудобный. Я не понимаю в политике. Я не буду угоден Императору. Я недолго продержусь на вашем месте. А на своем принесу пользу. Вам и вере.
Пальцы коснулись амулета, и их обдало теплом. Волна его прокатилась по телу, снимая боль. И впервые за долгие годы развернулись легкие, застучало ровно сердце, будто ожило, наконец.
Верховный едва сдержался, чтобы не отбросить проклятую вещь.
Они думают, что его можно купить этим вот?
Хотя… пожалуй, что можно.
Хитрые твари.
И Нинус прав. Он не справится. Не с ними.
Верховный надел цепочку.
— Хорошо, — он наклонился и коснулся лба жреца собранными в щепоть пальцами. — Я благословляю тебя. А им скажи, чтобы прислали кого-нибудь, кто будет таскать эти шкатулки. Не стоит нам самим лишний раз их трогать.
Глава 6
Магистр с высоты балкона наблюдал за тем, как по вытоптанному пятачку земли мечется химероид. Снова. Довольно забавное, следовало признать, зрелище. Вот он припал к земле. Вот скользнул влево, норовя зайти противнику за спину. Нырнул под удар хлыста, почти добрался до того, кого весьма искренне ненавидел, и откатился, так и не прикоснувшись.
— Он весьма упорен в своем желании убить, — осторожно заметил Ульграх.
И отвесил поклон.
Это льстило. Определенно.
— Что ж, в таком случае весьма надеюсь, что ваш наставник понимает, что делает, — Магистр отвернулся. — Право слово, я бы не рискнул вооружить его даже вилкой, не говоря уже о настоящих клинках.
— О, мастер Эду совершенно точно знает, что делает. Он и меня учил.
Ульграха передернуло. Верно, воспоминания не относились к числу приятных.
— Он придерживается мнения, что человек, который хочет жить, выживет. И научится пользоваться собственным телом.
Химероид выронил клинок и закрутился.
— Главное, чтобы он его не убил.
— Кто и кого? — с вежливой улыбкой уточнил Ульграх.
— Никто. И никого. Лишние мертвецы нам ни к чему, — Магистр спрятал зудящие руки в складках мантии. Снова ведь. это все от нервов. От переживаний.
А виною их — Ульграх, который, пусть и принес клятву, и старался вести себя так, как надлежит послушному ученику, а все одно стоило ему появиться рядом, и Магистр начинал нервничать.
Следить за словами.
За движениями.
За руками, которые чуть выше ладоней вновь покрылись красной коркой. И мази не спасали. И отвары.
— Как скажете, Магистр, — произнес Ульграх, как почудилось со скрытой издевкой. — Лишних не будет.
И вниз поглядел. И выражение лица его сделалось таким, что отчего-то пришло понимание: вот этому огромному, обманчиво неповоротливому человеку недолго осталось.
Пускай себе.
— Ззавтра прибудет заказчик, — Магистр тайком поскреб руку и обругал себя мысленно: зуд сменился ноющей болью. — Надо будет показать товар.
Ульграх поклонился.
И, чуть помявшись, заметил:
— Он не говорит. До сих пор.
— Что ж, и такое случается, — особой беды в том Магистр не видел. Во-первых, в контракте ничего не говорилось про необходимость сохранения речевой функции. Во-вторых, вряд ли кто вообще планирует вести беседы с телохранителем. Иным вон вовсе нарочно языки отрезают.
А тут, так сказать, естественная немота.
Надо будет лишь подумать, как представить это заказчику в выгодном свете.
— Мозг, взяв на себя дополнительную нагрузку, возможно, достиг предела возможностей.
Тварь все-таки попыталась убить наставника. И приближаться не стала, но метнула клинок. Весьма ловко. Даже жаль, что мимо.
— Вот и решил отказаться, скажем так, от лишнего.
