звонко рассмеялась.
— Слушайте, Никита, ну вот теперь обидно стало! Такое приключение, а я не помню!
— Ничто не мешает освежить память, — мрачно сказал я.
Василиса даже повисла у меня на руке от хохота.
— Никита, а вы шалун! — Она погрозила мне пальчиком. — Вы же Обращённый! Вам полторы сотни лет!
— Сто тридцать, — уточнил я.
Он чуть не задохнулась от смеха.
— Никита, браво! Я вами восхищаюсь. Нет, правда! Я думала, вы совсем бука, а вы такой… такой… бодрый!
Посерьёзнев, Василиса добавила:
— Ладно, побегу, а то папа заметит, что меня нет, и разволнуется. Он такой нервный сегодня!
— С чего бы это… — пробормотал я.
Пристав на цыпочки, Василиса обняла меня, отставив ножку и несколько секунд покачивалась, игриво заглядывая в глаза. Потом сказала:
— Пока-пока, Обращённый! Ты прелесть!
И со смехом побежала к воротам.
Я стоял, глядел ей вслед.
И размышлял.
Нет, вначале я мысленно произнёс все те слова, которые мне хотелось сказать вслух. Потом оторвал взгляд от загорелых ножек. Потом выдавил из себя смешок.
А потом всё же включил мозги и задумался.
Когда Тао-Джон привёл её в мой дом, я был девушке абсолютно безразличен.
Как только она поняла, что я Обращённый… ну, скажем честно, только присутствие брата и отца в теле собаки помешало ей тут же сорвать одежды и накинуться на меня. Тао-Джона, пожалуй, она бы не постеснялась.
В постель ко мне она залезла осознанно. Не от страха, не с целью привязать меня к себе покрепче.
И вроде как нам обоим всё понравилось!
Как следует из слов Юрия Святославовича — его дочь Обращёнными интересовалась давно, и мной в том числе. Это вполне объясняет её поведение у меня в гостях, как только она поняла, с кем имеет дело.
Но, чёрт возьми, совершенно не объясняет то, что сейчас произошло!
В задумчивости я вернулся к машине. Сел, назвал свой адрес. Чувствовал я себя не столько обиженным и отвергнутым, сколь заинтригованным.
Первые годы после Обращения я просто жил, пытаясь осознать, что наш пафосный героический поступок привёл к столь неожиданным последствиям. Иногда мы собирались все вместе — четырнадцать стариков и старушек. Даже ввели это в обычай. Вначале пересекались каждый месяц, потом решили, что достаточно ежегодной встречи. И лет семь-восемь… Да нет, больше. Лет двенадцать, пожалуй, никто не пропускал общего сбора.
Потом, конечно, житейские хлопоты затянули. Кто-то женился или вышел замуж. Кто-то уехал столь далеко, что не успевал вернуться на встречу. Но всё-таки мы держали постоянный контакт. Если кому-то требовалась помощь — нечасто, конечно, но такое случалось, то достаточно было лишь позвонить…
По итогу на встречи ходили лишь самые стойкие и упёртые. Кое-кто прицепился к формальностям и посещал встречи лишь раз в четыре года. Я вот в самооправданиях не нуждался, потому лет двадцать как забил на сборы. Это несложно, достаточно лишь перестать обращать внимание на старый земной календарь, и двадцать девятое февраля растворится в потоке дней.
Кстати…
Я поднял руку и посмотрел на древние, как я сам, часы Casio. Каким-то чудом их не зацепило взрывом.
Ну да.
Я даже не удивился.
Час назад наступило 29 февраля две тысячи сто двадцать четвертого года.
Сегодня в клубе «Голая правда» собираются четырнадцать Обращённых. Разумеется, я про это забыл. Разумеется, я не собирался туда идти.
Но кто я такой, чтобы спорить с судьбой?
— Седьмой столичный сектор, — сказал я. — Закрытый клуб «Голая правда».
В глубине души я надеялся, что машина вежливо сообщит, что данный клуб разорился несколько лет назад, или сгорел ко всем чертям, или там нашли неизвестный вирус и закрыли на бессрочный карантин…
Но машина плавно тронулась с места.
Район успешных бизнесменов, потомственных богачей, модных певцов и прочих баловней судьбы вскоре закончился. Вместо садов, скверов, личных особняков и красивых зданий индивидуального проекта потянулись типовые кварталы среднего класса. Вроде и дома интересные, и зелени достаточно, но присмотришься — и видишь, что архитектура повторяется, парки лишь притворяются большими, текучих дорог немного, зато входы в метро натыканы на каждом углу.
Пунди — самый большой город на Граа, планете, которую считают неофициальной столицей обитаемого космоса. Граа чуть больше Земли, притяжение тут чуть сильнее, состав воздуха немного иной. Но в целом для землян планета вполне комфортная, так что из двадцати миллиардов жителей наших — почти полтора. Больше только хопперов, муссов и рили. Но муссы — народ малоразвитый, всеми презираемый, похожий на гоблинов из детских сказок, и отношение к ним соответствующее. Разнорабочие, мусорщики, пехота — никто не слышал о муссе-поэте или муссе-учёном. Да что уж там, даже сержант-мусс явление неслыханное.
Хопперы далеко не глупы, их гуманоидный облик не вызывает отвращения, среди них бывают заметные личности в любых сферах деятельности. Но более девяноста процентов хопперов странствуют в таборах, предаваясь танцам, песнопениям и всяким прочим мистическим и религиозным ритуалам. Хопперы считают, что таким образом они способствуют Слаживанию, прочие разумные виды думают, что они просто не любят работать.
Я не из прочих.
Рили развиты, умны и почти для всех видов кажутся привлекательными и дружелюбными. Это недалеко от истины. Но к тому же рили неконфликтны и замкнуты в своих общинах, так что их особо и не замечаешь.
По итогу мы, земляне, выглядим на Пунди едва ли не как доминирующий вид. Шумные, активные, любящие и покачать права, и влезть в чужие дела — если это не пресекается Контролем и не вызывает возражений у Слаживания.
Стоит ли говорить, что нас недолюбливают сильнее, чем тупых и грубых муссов?
Но здесь, в утыканных высотками и небоскрёбами кварталах среднего класса, людей хватало. Если в районе богатеев все улыбались и раскланивались друг другу (насколько позволяла физиология, конечно), то средний класс просто вежливо игнорировал неприятные виды. Человек и хро могли ехать в метро рядом и делать вид, что соседа не существует.
За кварталами среднего класса начался и быстро закончился промышленный сектор (бесконечные здания без окон, углубленные в почву, мрачные и безжизненные). Потом дорога перемахнула узкий язык залива, прошлась по ещё одному кварталу среднего класса и потекла среди трущоб, похожих не то на бразильские фавелы, не то на китайские хутуны. Здесь было обиталище муссов и прочих изгоев. Люди, впрочем, тут тоже жили — скатившиеся на самое дно социальной лестницы, где разница между видами уже не важна, как и на вершине богатства и успеха.
Трущобы вокруг тянулись долго. Кто-то вырывался
