не поплатиться за слишком медленную реакцию. Хотя может, я опять нагнетаю? И здесь вообще принято не особо спешить с контрударами.
Федько нашёлся у коновязи в обозе. Как я и предполагал, штабс-капитан вызывал командиров подразделений к себе. Среди них оказалось несколько незнакомых поручиков и высокий, одетый в шинель и папаху, капитан, о чём-то увлечённо беседовавший с Кроном.
— Пронькин, ты чего здесь? — Федько, увидев меня, вышел к обозной коновязи.
— Решил узнать какие будут приказы, господин унтер-офицер.
— Слыхал уже? Переправа. Наши сапёры уже пошли помогать брусиловцам. Казаков с пулемётным взводом на двуколках уже отослали ниже по течению искать брода. Штабс не хочет сюрпризов на том берегу. Пока на этом берегу будут ладить плоты, казаки и пулемётчики займут плацдарм прикрытия на левом берегу, — Федько говорил короткими фразами, видимо, так же, как и я, чувствуя общую тревогу, — хорошо хоть тучами небо заволокло, если и нам ничего не видно, значит, противнику тоже.
— Да, только в полной темноте всё равно переправу не сладить. Так и народ с имуществом потопить недолго. Сам знаешь, что на реке мы будем для немцев как на ладони, — возразил я.
— Вот можешь ты, Гаврила, настроение испортить! — сплюнул унтер, — твои-то готовы?
— Уже предупредил, сворачиваются.
— Пойдём вторым эшелоном, вместе со вторым взводом и телефонистами. Плотов мало, сапёрам пришлось в селе несколько погребов и сараев разобрать на брёвна с досками. Дома-то всё больше мазанки. Штабс приказал заплатить хозяевам честь по чести.
— Ну и правильно, чего настраивать против нас мирное население? Они-то причём?
— Немцы бы или австрияки, небось, даже и не почесались. Пальнули бы для острастки пару раз, пшеки бы обосрались. И вся недолга.
— Добрый ты, Федько.
— Какой есть, Гавр. Ладно. Сбор у крайней от реки хаты. Там ещё колодец приметный.
— Погодите, господин унтер-офицер. Есть вопрос.
— Давай, только побыстрей.
— Санитарам не выдали гранат, да и патронов всего по четыре обоймы.
— А ты что, Перемышль брать собрался.
— Ты сам прикинь, унтер, — решил я не отступать и намеренно попёр буром, — а если казаки с пулемётчиками брода поблизости не найдут. Или не успеют к переправе? А на левом берегу немцы? Встречный бой ночью. Там кусты и деревья только вдоль берега, а дальше — чистое поле, как здесь. Пулемётами покосят, как траву косой. Так хоть ответить чем будет. Что мы с нашими карабинами в темноте навоюем?
— У тебя от страха, Гаврила, ум помутился, — постучал пальцем по своему лбу Федько, — вот и мерещится что ни попадя. Немец давно наши траншеи занял и сидит, кофе с ромом попивает да нас поджидает. Нет ему резону сюда ночью идти. Да и разъезды бы давно заметили, — унтер махнул на меня рукой и скрылся за коновязью.
Но моя чуйка продолжала грызть изнутри. Можно было бы поспорить с Федько и дольше. Сказать, что разъезды на тот берег наверняка не отправляли, а немцы вполне могли развить своё спланированное наступление. Да мало ли что?
Херово… Что он там сказал? Сбор у крайней хаты. Ладно, время у меня ещё есть.
Фельдфебеля Арченко в обозе не оказалось, и никто не знал, куда подался начальник цейхгауза. Но фортуна не оставила моих надежд.
— Тю!? Глянько, хлопец, вже ефрейтор! О це дило! — каптенармус Мыкола Гнатович Подопригора сграбастал меня в охапку. Будучи значительно ниже ростом и явно слабее, этот живчик умудрился затащить меня между телегами с какими-то тюками, — кого шукаешь? — глазки Мыколы хитро блеснули. Я почувствовал настрой каптёрщика, но решил всё-таки обратиться без лукавства.
— Мыкола Гнатович, да я, в общем-то, Мефодия Фомича искал. Скоро на ту сторону переправляться, а моим санитарам забыли гранаты выдать. А ежели что? — в конце я решил-таки немного схитрить.
Улыбка сползла с лица каптёрщика, а глаза превратились в два буравчика.
— Сказывся, Гаврила, чи шо? Гранати тильки штурмовикам выдалы. Яки санитары?
— Прости, дядько Мыкола. Соврал я. Да только сердце неспокойно. У меня чуйка с детства на всякие неприятности. Вот и сейчас так же.
— Зудить? — понимающе кивнул, помягчев, каптенармус.
— Зудит, господин ефрейтор. Мне немного, хотя бы по четыре штуки на брата, а? А после переправы, если немца не будет, клянусь, верну в целости и сохранности!
Подопригора продолжал молча буравить меня взглядом почти минуту. Наконец, тяжко вздохнув, ответил:
— Арченка не даст, даже не проси. У няго приказ. А я дам! Но помни мою доброту, Гаврила. Не вернёшь, до конца службы будешь сопли вместо портянок на ноги наматывать, — серьёзность угрозы подчёркивалась фактом удивительно резкого перехода каптёрщика с суржика на чистейший русский говор. И я проникся, молча кивнув, стараясь сохранять суровое выражение лица. — Ящики сам заберёшь, Голиаф? — улыбнулся в усы Подопригора.
— Разберусь.
— Тогда иди за мной.
И на тренировках, и на батальонном полигоне нас познакомили с гранатами не только русских систем. Но и немецкими, австрийскими, английскими и французскими. В ознакомительном порядке, конечно. Видимо, щедрость неизвестных попечителей закончилась на солдатской экипировке. Поэтому я мог лишь мечтать о «колотушках» с тёрочным запалом, то есть немецких «Штильхандгранат», не говоря уже о «бомбах Миллса», очень похожих на наши «Ф-1». Они не были идеальными, но максимально хорошо подходили для ведения штурмовых действий.
К прис-корбию моему, гранаты российской империи удивили в худшую сторону. На вооружении батальона находились гранаты Рдултовского. И это было бы полбеды, но треть из этих гранат была образца 1912 года и напоминала железные скворечники на деревянной рукоятке. Гранаты образца 1914 года выглядели уже более похожими на мои традиционные представления об этом виде оружия.
Вся суть трагедии этих в общем-то неплохих гранат заключалась в том, что для боевой активации требовалось десять операций. Поначалу на первом инструктаже я подумал, что ослышался и переспросил прапорщика, проводившего занятия. Но он уверил меня, что это так. Причём сделано это было с таким пафосом, будто, он сам изобрёл это издевательство над солдатами штурмового батальона. Хотя если прикинуть, что совсем недавно гренадеры метали во врага чугунные бомбы с фитилями из пакли, то подобная вундервафля, которая весила почти 750 грамм, могла считаться передовым изобретением военной науки.
Перед броском боец должен был поставить гранату на предохранитель и зарядить её. Первое означало — снять кольцо, оттянуть ударник, утопить рычаг в рукоятке, поставить предохранительную чеку поперёк окошка курка и вновь надеть кольцо на рукоятку и рычаг. Второе — сдвинуть крышку воронки и вставить запал длинным плечом в воронку, коротким — в жёлоб и зафиксировать запал крышкой. Для броска граната зажималась в руке, кольцо сдвигалось вперёд, а предохранительная чека сдвигалась большим пальцем
