двух тысяч наших солдат в статусе военнопленных. И положение их было плачевным. Командование Перемышля отвечало отказом на неоднократные предложения обмена. Снова всплыли невнятные слухи о жестоком расстреле австрийцами нескольких десятков русинов из окрестных сёл осенью четырнадцатого года.
Когда эта новость достигала ушей кого-то из штурмовиков, ещё во Львове, я замечал, как менялись лица многих солдат. И особенно их взгляды. Похоже, ничего хорошего не сулившие голубым мундирам в ближайшее время.
Кстати, по итогам скоропалительной, но жёсткой проверки боеготовности батальона, мне чаяниями начальства упало первое звание. Ефрейтора, мать его… Что автоматически закрепило под моим руководством одно из трёх отделений санитарного отряда. А вместе с ним, естественно, и все его нужды.
Оказалось, что отношение к этому чину в русской императорской армии значительно отличается от советской. Никакой иронии или подтрунивания. Даже одинокая хилая лычка довольно серьёзно меняла отношение ко мне не только рядовых солдат, но и унтер-офицеров батальона.
Словно какой-то негласный приказ, а, может, традиция, приближали меня к ним и позволяли разделять и вправду нелёгкую ответственность за подчинённых. Особенно учитывая, что из-за моей неуёмной натуры в батальоне вряд ли нашёлся бы редкий человек, который бы не знал Гавра, сибирского парня недюжинной силы, жадного не только до работы и службы, но и до еды. Вот тут шуток и прибауток хватало с избытком. Что поделать, новый уровень метаболизма заставлял меня постоянно испытывать чувство голода.
Тем не менее, повара в учебном лагере никогда не отказывали в добавке человеку, который всегда был готов скрасить посиделки перед костром интересной историей, необычной сказкой, а то и вовсе «небывалой небывальщиной», как порой называл мои рассказы Анисим. Мне и самому было как-то легче переживать ожидание, общаясь с однополчанами на отвлечённые темы. А потенцированная память позволяла пересказывать им и приключения Хоббита, и девочки Энни из Канзаса, и даже гениальные творения Миядзаки, выдавая за прочитанные когда-то книги.
К вечеру батальон стал лагерем у излучины той самой реки Сан, на которой стоял Перемышль, воспользовавшись удобно расположившимся здесь рядом с польским селением с зубодробительным названием тыловым отрядом ополченцев.
Выставив посты и сменив на ночь разъезды казачьего охранения, батальон затих, поужинав и укутавшись в шинели перед потрескивающими искрами кострами. До позиций оставалось каких-нибудь двадцать вёрст. К полуночи с северо-востока подошла часть стрелков 69-й пехотной дивизии 8 армии Брусилова. В расположение потянулись ручейки солдат, начался обмен новостями, махоркой и впечатлениями.
По традиции спать я ложиться не собирался, и мы с Анисимом засиделись как раз за полночь, прислушиваясь к отдалённому гулу, то и дело раздававшемуся с востока. Была мысль пройтись к ополченцам. Тыловики обычно владеют информацией, которую так просто не узнаешь, но появление стрелков внесло коррективы в мои планы.
— Неужто к утру дождь зарядит, Гаврила, — покачал головой Анисим, поправляя на шее башлык, — слышь, как гремит-то?
В этот момент рокот на востоке стал слышен наиболее отчётливо.
— Не боись, отец, не намокнешь, — из темноты к нашему костру выступили несколько человек в шинелях, — не прогоните, земляки? Глядим, у вас места вдоволь, а нам по тёмному времени с дровами возиться недосуг… — улыбнулся незнакомый солдат.
— Падай, «царица полей»! — похлопал я по расстеленному полотну палатки, — ща кипяточку поставлю, чайку сообразим, — я зачерпнул котелок из загодя приготовленного ведра воды на утро и приладил его над углями, подбросив дров в костёр.
— О, це дило! — русоволосый сосед улыбчивого с облегчением снял с плеча винтовку и вещмешок, поставив оружие в нашу пирамиду. Также поступили и его товарищи. Вокруг костра сразу стало тесно.
— Откуда идёте, сынки? — Анисим послюнявил край очередной самокрутки и начал медленно раскуривать её от головешки.
— Да всё оттуда, отец, — улыбчивый протянул грязные руки к костру, в разгорающемся свете которого стала особенно заметна печать неимоверной усталости на лицах пехотинцев. Грязные закопчённые лица, пыльные шинели, комья земли в волосах, — подловил нас немец после заката. Видать, и правда подмога австриякам пришла. Наши говорят с востока неожиданный прорыв двух дивизий прохлопали. Да ещё как из-под земли выскочила конница, чёрные гусары Маккензена, едрить его в дышло. Ин, ладно! Мы бы сдюжили, продержались. Так они, сукины дети, видать, ещё к ночи окольными дорогами несколько батарей провели на правый фланг и по нашим позициям ударили…м-мать. А ту ещё с ближайшего форта мортиры добавили, что б им! — улыбка сползла с лица солдата, глаза лихорадочно блестели. Он водил дрожащими ладонями над углями костра.
— Так это не гроза на востоке? — Анисим сделал глубокую затяжку, выдыхая табачный дым через ноздри.
— Нет, отец, не гроза. То позор наш. Нетути таперича блокады Перемышля. Приказ нашей дивизии отступить на запасные позиции. Будем ладить переправу здесь на правый берег. Ежели исправлять, то сегодня ночью. Не то Гансов потом не выбить будет.
— Ну ты уж так себя не кори, сынок. Война. Чего не бывает. А чего наша артиллерия? — Анисим говорил ровно, успокаивающе.
— Так темно же. Пока сообразили, откуда бьют, да нащупали ихний ретраншемент… Эх! Мать честна, глядь — а уже бегим! — вмешался русоволосый.
— А чего командиры-то говорят? — поинтересовался я у гостей.
— Чего-чего? Бяри выше, кидай дальче! Мы жа не просто пяхота. Анжинерный батальон, понимать надо! — русоволосый сунул палец в котелок, обжёгся и ухватился за мочку уха, — ща передохнём чуток и пойдём переправу ладить. К утру велено ваш батальон и наших стрелков на левый берег спроворить. А там маршем на Бушковичи, в обход фортов на наши старые позиции. От такие пироги, гренадеры.
— Понятно. Значит спать нашим чуть больше часа осталось, — вздохнул я, — ты бы пошёл, покемарил пока, дядько Анисим, — кивнул я денщику.
— Та ладно, Гавр. Перед смертью не надышишься. Пойду я, свому охвицеру тоже чайку согрею. С недосыпа оно самое то, кипяточку глотнуть…
— И то верно.
Кто вам скажет, сколько сгнило,
Сколько по миру пошло
Костылями рыть могилы
Супротивнику назло?
Из села мы трое вышли:
Фёдор, Сидор да Трофим.
И досталось в Перемышле
Потеряться всем троим.
Солдатская песня
Поделившись со своим отделением новостями о готовящейся переправе и прорыве наших позиций, отправился на поиски Федько. Наверняка командиров взводов и отрядов проинструктируют: что-то мне не очень нравится эта ночная возня.
Немцы никогда не страдали спонтанностью действий. Орднунг прежде всего. Значит, прорыв нашей блокады Перемышля — это спланированная операция. И гансы наверняка не остановятся на достигнутом. Как бы нам
