– Мещанская у тебя позиция-то, Охотник Странный, – криво усмехнулся Дарби. – «Мой шалашик с краю, я ничего не знаю!» – так получается? А то самое «людское стадо», которое тебя так раздражает и которому вечно неймется, как ты говоришь, кто будет заботиться о нем? Кто будет тащить его к более приемлемому виду? Даже моллюск, когда его трет попавшая в раковину песчинка, превращает ее в жемчужину, чтобы не раздражала, а вы, хренова интеллигенция, имеете два положения рычага – уничтожить всех, а в лучшем случае – игнорировать! А кто будет работать? Странный? Или ты считаешь, что на Марсе все гораздо лучше, чем на Земле? Или хуже? Делать-то никто не хочет, особенно если это не приносит сразу видимых результатов!
– А я и делаю! – запальчиво ответил я. – Всю жизнь делаю только то, что утираю сопли, остужаю головы, объясняю людям что-то про позитив в жизни! Да меня глюки лучше понимают, чем эти приматы!
– Может, тебе заделаться проповедником? – ехидно поинтересовался Дарби. – Церковь Святого Глюка! Звучит?
– Тебе больше пойдет! – ответил я резко. – Чем-то ты мне нашего Аурелиано напоминаешь в своей упертости!
– Да никакая это не упертость! – неожиданно Дарби всплеснул руками. – Как же вы, чистоплюи, меня бесите! Сами же, умники, скорбите всю жизнь: «Нами управляют воры и кровопийцы!» Вдруг вам говорят: «На, порули сам, ты ведь так много знаешь, ты чувствуешь чужую боль, как свою собственную, ты понимаешь больше остальных, и тобой не движет только жадность, ты же добросовестный!..» А тут интеллигент, осознав весь груз ответственности, кричит – нет, мол, пусть кровопийцы правят, не играю я в ваши игры, плохие вы дяденьки! Не могут люди без вождей, ты что, не понимаешь? А ты уступишь место уроду, а сам в кусты – думать о духовном и медитировать!
– Так вот пускай боги с Ангелами займутся своими непосредственными обязанностями!
– От тебя сейчас зависит – займутся или пробуксуют! Им пару тысяч лет подождать – это тьфу! Понял?
– Может, тогда и меня в Ангелы примут?
– Я тоже из Ангелов, Странный…
– Покажи крылья! – вырвалось у меня, и тут же я ощутил резкий и горячий удар в область солнечного сплетения. Грудь обдало жаром, а воздуха стало не хватать.
Я раскрыл рот в попытке вдохнуть полные легкие и уставился на Дарби, который продолжал спокойно сидеть у окна, абсолютно без движения, с легкой усмешкой глядя на меня. Только его глаза, как мне померещилось, слегка осветились каким-то сиреневым слабым мерцанием. Жар продолжал нарастать, грудь уже пекло, а от пальцев Дарби, сложенных на закинутое на правую ногу колено, будто продолжение их, вытекала плавно струящаяся, полупрозрачная оранжевая линия.
Я стал мысленно растягивать огонь в груди по своим рукам. Пока он проходил к кончикам пальцев, он становился приятным и прохладным, будоражащим и бодрящим. Я медленно набрал полную грудь воздуха и плавно выдохнул. За этим вздохом куда-то в сторону пола поплыли темные, красновато-коричневые сгустки энергии. Я ровно дышал, пока не почувствовал, что мое горло перестает пропускать воздух.
Я попытался раздуть грудную клетку, но воздуха в нее почти не шло. Я заметил, что Дарби приподнял ладони от колена и направил их на меня, сомкнутые, будто крылья бабочки. От них исходила какая-то бордово-синяя пульсация, которая обдавала шею холодом. Появилась легкая тошнота и головокружение. В глазах стало темнеть, и опять, как тогда, в «Эоле», заныли разом все мои свежие ранения.
Я стиснул челюсти, затем попытался расслабить мышцы лица и синхронно повернул против часовой стрелки свои пальцы. За ними вдруг возникли темно-фиолетовые, блеклые полосы, которые я словно скручивал в спираль. Крылья бабочки вздрогнули и осветились желтым светом.
И вдруг я выдохнул множество воздуха, который, оказывается, был во мне и распирал грудь, до самого подбородка. Мгновенно стало легче, и вокруг меня замерцали тонкие вертикальные прозрачные нити, словно моросил голубой дождик.
Дарби немного преобразился: его лоб пылал, будто прожектор локомотива в темноте, глаза, словно фары, подсвечены оранжевым, рот сиял голубовато-фиолетовым, а внизу живота копошились, подобно щупальцам, несколько ярко-алых отростков.
Клянусь, не будь я сейчас в таком состоянии, я, наверное, просто потерял бы дар речи и прилично струхнул по поводу этих вот странных метаморфоз с обычным человеком напротив. Но у меня было такое же ощущение, которое рождает появившийся над головой глюк, и я чувствовал, что этот глюк опасен. У меня было чувство, что эта разноцветная сущность Дарби находится где-то далеко-далеко…
Мы слились со множеством разноцветных линий, проходящих сквозь нас, навстречу друг другу по легкой дуге – по ним плавали в разные стороны небольшие светящиеся утолщения. Я отвлекся невольно на эти линии и тут же ощутил весьма чувствительный толчок в грудь. Кожа туловища, потеряв свою чувствительность, онемела. На секунду мне показалось, что я проваливаюсь в огромную глубокую черную яму, края которой топорщатся от каких-то обугленных сегментов с рельефом, выступающим ржавыми металлоконструкциями, тонущими во мраке пространства. На фоне всего этого зажглись два ярких пятна, и снизу вверх, словно висящая на искрящих проводах, поплыла какая-то неоновая вывеска, пульсирующая разноцветными стеклянными трубками, из которых складывалось слово «КОНЕЦ».
– Конец, – прозвучал в ушах ровный, лишенный интонаций голос Дарби. – Конец… конец… конец…
Эти слова повторялись рефреном, медленно угасая в зыбкой мгле вокруг.
И тут где-то далеко, таким же эхом, я услышал металлический многоголосый стук. Стук колес по рельсам и тихое поскрипывание рессор вагона. Я стал повторять этот ритм, пощелкивая языком во рту.
Темнота стала сереть, металлоконструкции и сегменты осыпались рыхлым известняком и таяли в воздухе.
Надо мной раскинулось ярко-голубое небо со слепящим пятном солнца, вокруг лежала бескрайняя пустыня, по которой ветер волок комки каких-то колючих растений, создавая эффект присутствия, а я шел по стальным уходящим вдаль рельсам.
Прямо на меня неслась тупая бронированная морда локомотива с жарко пылающими фарами. Он отчаянно и надрывно гудел, явно не собираясь сбавлять ход. Меня это обстоятельство почему-то не тревожило: я знал, что с рельсов мне сходить еще хуже, поэтому упрямо шел навстречу поезду. Плавно. Поступательно. Единственно правильно и естественно. Все в порядке, все течет и движется, все растет и меняется, минута за минутой, тысячелетие за тысячелетием. Мы все течем, мы жидкие, мы не имеем формы – это помогает летать или плавать везде, где вздумается, даже в «Зед-мире», даже будучи плазмой – легко и свободно двигаться в мягком радиоактивном излучении, улыбаясь электронными пучками, навстречу чистой энергии!!!
