И тут я увидел знакомый мощный шлюз, две двери с пуленепробиваемыми окошками по сторонам, камеры наблюдения под потолком…
Студия "Канала Отрешенных"! И даже охранник тот же самый – рослый, широкоплечий, толстопузый, в щегольском белом кепи с черной окантовкой. Не знаю, узнал ли он меня: здоровяки в черном оттеснили его к одной из боковых дверей, он стоял там, почтительно вытянувшись, а могучая стальная плита, закрывавшая вход в студию, невыносимо медленно поднималась, я даже ощущал легкую дрожь в перекрытиях – поднимающие плиту двигатели натужно гудели где-то вверху, и тут я понял, что действие пахнущего конфетами аэрозоля заканчивается, у меня уже начинали рефлекторно подрагивать руки и ноги, я уже ощущал свои пальцы, и к тому же я наконец придумал, что именно я должен внушить тем, кто захватил меня.
И когда я начал внушать им это, те четверо, что окружали меня, зашатались, а лицо толстопузого охранника в белом кепи нехорошо исказилось, и он даже успел прохрипеть грязное ругательство, прежде чем повалиться на пол бесчувственным кулем, и эти четверо начали опускаться на пол, еще пытаясь что-то понять, один даже успел расстегнуть ворот своей куртки и стащить шлем, так что я увидел, что он все-таки не человек, у него длинные, почему-то быстро вздрагивающие темные уши.
Те двое, что держали меня, тоже шатались, но, наверное, не из-за того, что я внушил им. Много позже я узнал, что ни один химический психоблокиратор не может противостоять той мощности психодавления, что развивал я – разве что в летальной дозе. Видимо, полученная этими двумя силачами доза была слишком велика. Но руки и особенно ноги меня до сих пор очень плохо слушались. Я пытался вырваться, но пока что без особого успеха.
С каким невероятным облегчением услышал я сзади – из коридора, со стороны, противоположной той, откуда меня притащили – чей-то хриплый мужественный голос:
– Полиция! Бросить оружие!
Бросили, правда, меня. Я неловко упал на четвереньки, чувствуя, как по сторонам глухо шлепают разрядники, услышал глухой звериный вопль над своей головой, и один из здоровяков рухнул возле меня, разбросав ноги, а второй покатился в другую сторону и замер там, натолкнувшись на скрюченные ноги толстопузого охранника, которому я внушил, что в воздухе этого коридора внезапно кончился кислород. Шлем соскочил с головы того, что упал рядом со мной. У него были коротко остриженные светлые волосы, заметный шрам на виске и обычные человеческие уши.
– Их надо сталью, острой холодной сталью!
Этот голос я узнал.
Ланселот схватил меня за руку и рывком поставил на ноги.
– Цел?
Позади гулко хлопнуло, потом еще и еще. Потянуло серной вонью.
– Вроде цел, – просипел я.
Реостат – это он кричал "полиция, бросить оружие" – ухватил меня жесткими пальцами за подбородок, повернул мою голову влево, вправо, втянул хищным крупным носом воздух.
– Ренцимаром брызгали? – деловито осведомился он.
– Не знаю… – просипел я. – Аэрозоль… конфетами пахнет…
– Ренцимар, – уверенно кивнул шкипер. Только тут я сообразил, что он выглядит совершенно необычно для себя: встреть я его сейчас на улице – принял бы за завсегдатая "Атавистик Шато". На нем были кожаные брюки и потертая коричневая кожанка на голое тело; на распахнутой груди, покрытой рыжей растительностью – крупный темный металлический крест, волосы повязаны темно-красной банданой с белым узором.
– Здорово, брат, – кивнул мне Святослав.
– Ходу, ребята, закрывают, – крикнул Ланселот.
Реостат потащил меня к шлюзу. Шлюз опускался страшно медленно, мы успевали с гарантией. Правда, из правой двери выскочил было еще один рослый охранник с разрядником, но два или три шлепка парализующих зарядов отбросили его недвижимой тушей в угол помещения. Мы пробегали под опускающейся плитой, меня тащили в середине, мне еще трудно было передвигать ногами, и у меня не было оружия. Я пригнул голову, потому что плита опускалась, и в прорези ладанки я увидел яркий свет шара.
На нем были наши следы, оранжевые блики, но впереди, перед нами, все было залито неприятным зеленым, а за мрачной зеленью таилась грозная черная тень.
Рядом был Ланселот, и Реостат, и Святослав, был Като все в той же студенческой курточке, но при обоих самурайских мечах, был Стивен Сатклифф в такой же красно-белой бандане, как у Реостата, был Дик Лестер, мрачный, заросший бородой по самые глаза и вооруженный здоровенной старинной секирой. И я. Нас было семеро. И я уже знал, что делать: хотя ноги обретали нормальную подвижность довольно медленно, я заставлял себя идти ровно, и мы, проскочив под закрывающейся плитой, двигались теперь по широкому коридору, и навстречу нам сначала выбегали люди, но всем им теперь, под моим неослабевающим нажимом, было совершенно невозможно поднять оружие, сонная пелена затягивала их сознание, и ни один из них не был защищен психоблокираторами, они выпускали оружие из рук и валились на пол, и я приказывал им спать полчаса, а потом все забыть; а потом были анги, много, десятки, и я не всех их успевал заморачивать – мне не удавалось их усыпить, я не знал, как работает их психология и есть ли она у них вообще, так что я, как и тогда, в Цитадели, просто внушал им непреодолимый ужас, но некоторые не разбегались, и тогда в дело шла холодная, острая сталь Святослава и Като, которые шли впереди, и вот перед нами открылось обширное, мрачное помещение – наверное, та самая студия "Канала Отрешенных", трудно сказать, здесь сейчас не было света – но мы не пошли в глубину студии, откуда в нас стреляли: я просто стоял, вглядываясь в темноту, и отводил глаза тем, кто пытался попасть в нас, и пытался усыпить их или напугать, но не мог повторить тот трюк, что проделал в коридоре – потому что меня сейчас видели не только враги, но и друзья, и я боялся даже представить, что может случиться, если мое воздействие случайно повлияет и на друзей, и их сознание тоже уверится в том, что из окружающего воздуха пропал весь кислород. Я морочил врагам голову, отводил глаза, скрывал видимое и внушал то, чего на самом деле нет, а Святослав и Като стояли рядом со мной в боевых стойках, каждый в своей, с занесенными для удара мечами, и Дик Лестер прикрывал мою спину, поигрывая своей блестящей секирой, а Реостат, Ланселот и Сатклифф пытались справиться с хитрым механизмом, приводившим в действие некий лифт, читая при свете Ланселотова фонарика какую-то инструкцию, которую, как я понимал, составил для них Фродо Таук, и то и дело поправляя друг друга, потому что все надо было сделать сразу, с первого раза, и ошибиться при наборе каких-то там кодов было никак нельзя. По нам стреляли, но ни один выстрел не попал в цель – ни шлепки разрядников, ни беззвучные толчки плазмоганов, ни длинные, медленно летящие красные огненные плевки неведомого оружия ангов (существующие теории не сходились в вопросе природы этого оружия, и ближе всего к истине мне теперь казалась точка зрения отца Джирола, высказанная им в "Последнем из бессмертных" – что эти красные плевки действительно представляют собой горючую слюну ангов, воспламеняющуюся в момент выброса ее в воздух). Я уже совсем уверенно стоял на ногах, и даже руки, которые я непрерывно растирал, уже совсем отошли, хотя их теперь нестерпимо кололо. В нас теперь не могли попасть, потому что я прикрывал своих.
