— Пульс отчетливый, — это уже другой, женский голос, да какой там женский — лет восемнадцать девчонке.
Почему‑то очень сильно замёрз нос, как будто к нему приложили кусочек нетающего льда. Мутная пелена сползала с глаз, медленно, неохотно.
— Если вы меня видите, моргните, — строго приказал кто‑то расплывчатый и одноцветный, нависший над инспектором.
— Ви…жу… — с трудом выдавил из себя Иван. Ему показалось, что для спасения от кошмара, в котором он попал в плен, почему‑то было очень важно заговорить.
Влажный тампон промокнул губы.
— Пить вам нельзя, — сказал суровый врач. Забавно, какие они всегда строгие. Как с детьми малыми разговаривают.
— Вы извините, — обратился врач к кому‑то невидимому, — по уставу у легкораненых кровь брать нельзя. Но у нас остался только НЗ, и даже физраствора мало.
— Ничефо, ничефо. Дойчьлянду я крофью послушил, теперь России послушу.
Не рискуя поднимать голову, Терентьев осторожно повернул её на голос. На носилках слева от него лежал немец, явный белобрысый немец с орлиным профилем, в черной форме под белым халатом. Между ним и Иваном протянулась резиновая трубка с огромным шприцом посередине. Молодой санитар, сидя на маленьком складном табурете, сосредоточенно нажимал на поршень, вводя Терентьеву немецкую кровь.
Не в плену, понял инспектор. У своих. А немец, скорее всего, алеманнер – доброволец из европейских беженцев.
Мысли Ивана понеслись вскачь, как пришпоренные лошади – где он, что за госпиталь, прошла ли колонна, как вообще дела на фронте. Когда, наконец, он сможет вернуться в строй… И, не выдержав скачки, разум снова провалился в бездонную пустоту, сопровождаемый последней внятной мыслью:
«Отвоевался…»
Дизель тихо гудел за плечами, ровно и успокаивающе, словно на плечах у Таланова улегся огромный мурчащий кот. Майор поглубже вдохнул спертый воздух, прошедший фильтры скафандра, пропитанный специфическим кисловатым запахом пота. Изнутри скорлупа самоходной брони была выложена специальным каучуком, для облегчения чистки. Но от запаха подкладка не отмывалась.
Плотная шерстяная повязка прижимала к голове наушники и защищала глаза от струек пота, ворсинки кололи лоб, как крошечные иголки. Таланов не пользовался обычным шлемом и в бой надевал повязку, которую ему когда‑то сделала жена. Наушники… Совсем не подумал, что теперь это лишняя помеха, накинул по привычке и отработанному автоматизму. Теперь не снять до конца боя. Или, если уж быть честным с самим собой – до конца жизни.
Врагов было много, на глазок Виктор определил, что на них идёт примерно батальон тяжелых танков и батальон мотопехоты. Точнее, не наступали, а просто шли напролом, не маскируясь. Несколько плотных – не более десятка метров между машинами – цепей, в которых линия танков чередовалась с линией бронетранспортёров. Странное построение, но, наверное, оно как‑то удовлетворяло намерениям противника.
Таланов опустился на правое колено, под басовитое жужжание приводов чуть наклонил вперёд массивный корпус. Так уменьшалась площадь поражения, хотя и сужался угол обзора – цельный торс скафандра не позволял вращать верхней частью «туловища». Некоторые бойцы приваривали дополнительную броневую пластину на одну из «голеней», специально для усиления защиты. Но Виктор предпочитал не экспериментировать с балансом – управлять скафандром и без того было мучительно трудно.
Операторы часто подражали экипажам броневиков и прочих машин, забирая с собой в «шагоход» памятные фотографии, сувениры, талисманы и прочие безделушки, наделяемые неким сакральным смыслом. Виктор никогда так не делал, считая, что в бою есть место только человеку и его оружию. Все остальное – от лукавого, потому что может отвлечь в самый неподходящий момент. Но сейчас ему неожиданно захотелось, чтобы на узкой сигнальной панели оказалось что‑то из другой, мирной жизни. Например, снимок семьи, который был совсем рядом, в старой кожаной фотографнице, в нагрудном кармане. При некотором старании можно было вытащить руку из бронированного «рукава», достать тонкий картонный прямоугольник и вставить его в специальный держатель для карт и прочих ценных мелочей. Но это требовало времени.
А времени уже не оставалось.
Таланов чуть наклонил голову, прикидывая расстояние до первой вражеской цепи по дальномерной шкале, нанесённой прямо на лобовое стекло. Уже следовало открывать огонь, но по уговору, первыми начинали «Драконы» и уже после – все остальные. Танкоистребители, как старинные арбалетчики, должны были нанести максимальный урон первым залпом.
— Мы все останемся здесь, — прошептал Виктор, как будто его мог кто‑то услышать. – Но они дальше не пройдут. Они не пройдут… Не пройдут…
Он повторял это, как литанию, чувствуя твердые, теплые кольца копиров, охватывающих пальцы. До смерти хотелось сделать что‑нибудь обычное, человеческое – передернуть плечами, подкинуть оружие, чтобы почувствовать его тяжесть. Но скафандр таких манипуляцией «не понимал», копиры либо не реагировали, либо преобразовывали сигнальные импульсы в судорожные бессистемные подергивания. Таланов ограничился тем, что поочередно пошевелил стальными пальцами левой руки, придерживавшей пулемет за рукоять в виде закрытой рамы, сбоку от массивного ствола.
Пулемет был новый, не усиленный «Дегтярев–Штольц», а модель с водяным охлаждением и удвоенным боезапасом. По сути, малокалиберная автопушка. Почему‑то вспомнились наработки, которые должны были пойти в части «механиков» ближе к осени – оптические дальномеры, самозарядные ракетные ружья, переломные и перископические прицелы. Огнеметы и автоматические дробовики–картечницы – для уличных боев.
Хотелось бы все это увидеть, но не судьба.
— Вы не пройдете…
Вражеские танки приблизились, уже можно было различить узкие прорези наблюдательных приборов, таблетки фар и прожекторов, границы разноцветных пятен маскировочной окраски. Серьезные машины. Если батальон, то от тридцати до полусотни штук. В промежутках между танками виднелась вторая линия – угловатые, шкафообразные транспортеры. Техника не для боя, а для быстрой перевозки пехоты, но и у них хватает пулеметов. Третья линия – снова танки – скорее угадывалась. Ветер усиливался, бросая пригоршни пыли, как шаловливое привидение.
Почему медлят «Драконы»? Дистанция уже вполне располагает, а ближний бой танкоистребителям категорически противопоказан…
Обычно в тяжелом броневике экипаж состоял из четырех или пяти человек, но «Дракон» управлялся тремя – благодаря автоматизации перезарядки. Впрочем, сами танкоистребители свои машины называли «лучниками».
